Шанс #3 - Полин Лиман
– Выбрал, но все равно прячешь?!
– Для твоей же безопасности! – вспыхнул Никита. – Алекс знал, что ты моя девушка, и к чему это привело? Я задыхаюсь от одной только мысли, что кто-то может навредить тебе!..
Осадчий лихорадочно потер руками виски и более спокойным голосом добавил:
– Ты даже не понимаешь, насколько не готова ко вниманию целого мира. Почему Игорь никогда не говорит, что мы братья? Да потому что хочет жить нормальной жизнью! А ты упрямишься, словно ребенок, и не слушаешь меня.
– Единственный ребенок здесь – ты. Причем жестокий и эгоистичный, – с тихим отчаянием произнесла Ева, взявшись за дверную ручку.
Подняв голову, Осадчий смотрел, как удаляется ее силуэт в длинном гостиничном коридоре. В беспомощной ярости он прокричал вслед:
– Хочешь быть со мной – привыкай. Не я придумал эти правила!
* * *
Ева бежала вдоль набережной Пасига не оглядываясь, чувствуя, как сильно колотится сердце. Широкая река пересекала почти всю Манилу, и десятки самодельных лодочек, катеров и ветхих теплоходиков проплывали по зеленой мутной воде. Яркие граффити на бетонных парапетах смотрели с сочувствием. Запыхавшись, она наконец остановилась и села на скамейку напротив одного из них – огромной, почти зловещей синей рыбьей головы с пустым глазом.
Девушка подумала, что если бы курила, то прямо сейчас сигарета не помешала бы. Еще час назад она, полная надежд и абсолютного, пронзительного счастья, со свойственной влюбленным горячностью планировала провести с Никитой всю оставшуюся жизнь. А теперь сидит здесь – прохладный ветер дует прямо в лицо и забирается под тонкую майку – и не имеет ни малейшего понятия, что будет дальше с ней и с ними обоими.
Как же до этого дошло?
Поежившись, девушка откинулась на деревянную спинку скамейки. Болезненные, ранящие воспоминания нахлынули против воли.
Еве четыре года. С самого утра мама наряжает ее: несколько раз перевязывает бант, чтобы тот пушистым облаком лег на макушке, достает из шкафа голубое, обшитое накрахмаленным кружевом платье, надевает украшенные тесьмой белые носочки. Новые лаковые туфли с непривычки натирают ногу, но Еве так нравится блеск, что она готова чуть ли не спать в них.
Необычно собранная, напряженная, Аврора крепко держит ее за руку. Вот и полутемное здание университета – огромное, холодное, оно пугает малышку. Стук лаковых туфелек по каменному полу разносится протяжным эхом. На пятом этаже в длинном пустом коридоре сидят на подоконниках студенты. Аврора останавливается, внимательно рассматривая дочь, и нервным движением затягивает бант. Через несколько минут массивная деревянная дверь открывается, и из аудитории выбегает толпа шумных студентов. Ева чувствует, как Аврора все крепче сжимает ее ладонь.
Наконец коридор пустеет, и в дверном проеме появляется высокая мужская фигура. Темно-каштановые волосы, серьезный умный взгляд, пиджак из твида, какой обычно носят профессора, коричневый портфель из кожи. Все в нем выдает человека заслуженного, благополучного, с иностранными командировками, просторной квартирой и дачей в академическом поселке недалеко от столицы.
Мужчина на секунду замирает, встретившись взглядом с Евой, а затем, резко ускорив шаг и не отрывая глаз от пола, проходит мимо.
– Павел, это же твоя дочь! – разносится по коридору отчаянный крик Авроры.
Девочка хочет догнать странного незнакомца и заступиться за маму, но лишь испуганно стоит, вжимаясь в холодную стену, пока мужчина не исчезает из виду. Только спустя годы она поймет, что это был ее отец.
Резкий скрежет вывел Еву из тягучего забытья, она открыла глаза и непонимающим взглядом обвела набережную. Высокий худощавый подросток лет двенадцати упал с велосипеда, врезавшись в бордюр, громко ругнулся и, потирая разбитый локоть, поехал дальше.
В то лето, когда Еве исполнилось двенадцать, она неожиданно для всех сильно выросла. В танцевальном классе, куда она ходила три раза в неделю, в любую погоду и с неизменной радостью, ее встретили смешками. Преподавательница, пробежав оценивающим взглядом по девочке, ставшей заметно выше своего партнера, да и вообще всех мальчиков в группе, отвела ее в сторону и разочарованно бросила: «Ты, пожалуйста, больше не приходи. Очень негармонично смотришься в паре с Глебом. Некрасиво». Втянув голову в плечи, Ева сумела пробормотать только: «Извините», и с тех пор никогда не возвращалась в большое стеклянное здание с потертым паркетом.
В шестнадцать лет девочка надеялась полететь в Норвегию. Программа обмена со школьниками из Бергена, ради которой она зубрила английский днем и ночью, казалась чуть ли не единственным светлым пятном в жизни. С улыбчивой, веснушчатой Гретой Ева переписывалась почти полгода и уже представляла, как проведет весну в норвежской семье, а новая подруга будет гостить у нее все лето. За два месяца до сбора чемоданов девочку неожиданно вызвала завуч: «Воронецкая, неприятно такое говорить, но ты поехать не сможешь. Мы посоветовались с директором, и ты, конечно, молодец, хорошо говоришь по-английски, но в Берген полетит Вероника Кудина. Пойми, пожалуйста: нельзя, чтобы гости из Норвегии жили в вашей захудалой однушке. Мы не можем опозорить школу». Чуть не провалившись сквозь землю от унижения, девочка даже не сумела возразить. Под диктовку завуча она написала письмо, попрощавшись с Гретой.
С ранних лет Ева стыдилась себя. Ядовитое чувство, которое вложили в нее взрослые, парализовало, не давало защищаться и, в конечном счете, мешало жить. Ее столько раз не выбирали, что девушка привыкла считать это нормой. В какой момент она взбунтовалась? Точно неизвестно. Этот путь складывался из десятков и сотен маленьких шагов. Не пойти на день рождения к однокурснику, в которого ты безответно влюблена, чтобы не видеть, как он целует другую. Не соглашаться на мизерную зарплату просто потому, что боишься претендовать на большее и «в журналистике не разбогатеешь». Не терпеть в отношениях «тебе надо похудеть» и «надень другое платье», сказанных якобы с заботой. Не быть удобной для всех, не зарабатывать чужое одобрение ценой собственного достоинства.
Ветер на набережной из прохладного становился неприятным, колючим, словно прогонял ее, торопил принять решение. Поежившись, девушка поднялась со скамейки. Прямо сейчас Ева, как никогда, чувствовала силу постоять за себя. Она больше не маленькая девочка, которая будет молча подпирать стену, пока ей делают больно, и Никита должен узнать об этом.
* * *
– Где ты так долго была? Ты же знаешь, здесь небезопасно, когда стемнеет. – Осадчий стоял в дверях, скрестив руки на груди.
Его пристальный, сверлящий взгляд напомнил Еве о самой первой встрече. Тогда Никита показался ей болезненно властным, привыкшим раздавать команды, и прямо сейчас девушка с раздражением
