Музыка льда. Осколки - Анна Беляева
— Ты правда готова на все ради своих целей? — выплюнула почти шепотом Леонова, — Любых! Лишь бы твоих!
Соскочила с кушетки и кинулась к выходу, чтобы исчезнуть из этой жуткой комнаты, где ей открывалось то, что она не могла считать правдой о своей любви. В этом было предательство близости и чувства. Леонова верила во что угодно, но только не в то, что Домбровская безразлично и холодно будет готова отдаться ради возможности остаться тренером и не раздувать новый скандал. Что угодно на благо делу! Какая красота! Какая мерзость!
Руки тренера поймали почти голую, рвущуюся за пределы тесного кабинета, брюнетку.
Борьба больше похожая на объятия, ребра прижимающиеся к рёбрам, грудь сминающаяся о грудь.
— Куда ты, куда! — Вика изо всех сил держит извивающуюся девушку, теряя силы и боясь, отпустить это изворотливое в своем бешенстве маленькое тело, которое непонятно на что способно.
— Ненавижу тебя! Ненавижу! — кричит борющаяся с ней не на жизнь, а на смерть Милка, — Отпусти! Не хочу!
В конце концов их разворачивает, и на подгибающихся коленях Вика сползает по стене, таща за собой на землю бьющуюся в неконтролируемой истерике девчонку, продолжая держать и прижимать к себе тем крепче, чем меньше сил.
Борьба переходит в рыдание. Неутешное. Безостановочное. Слезы умирания. Короткие вдохи, которых не хватает даже на минимальную порцию воздуха. И выдохи-вскрики, рассказывающие о боли, так и не пережитой, но спрятанной глубоко и запертой на сто замков.
Мокрое лицо зарывается в голое плечо Вики. Руки обхватывают шею тренера. Вселенная сворачивается до двух сплетенных полуголых тел. Очистительных слез. Тихого утешающего бормотания, в котором и можно разобрать лишь: "Девочка моя, маленькая! Шшшш! Тише, тише!". И что-то еще, совсем неразборчивое, что шепчет любящий страдающему любимому. В чем нет правды, но всегда так много желания забрать страдание себе.
Виктория протягивает руку и накидывает валяющееся пальто на голую Милину спину. После чего сжимает ее еще крепче. Всхлипы становятся всё реже, дыхание выравнивается постепенно, ресницы лишь изредка вздрагивают, щекоча кожу на плече женщины. Временами еще вырываются прерывистые вздохи.
Под своими пальцами Домбровская чувствует два маленьких шрамика от лапароскопической операции на спине. Щекой прижимается к острому плечу девушки и прикрывает на миг глаза.
“Обычная истерика, значит, говорите, Андрей Петрович”,— прижимаясь к юному телу думает Виктория, боясь отпустить фигуристку: “Какая же тогда в вашем мире истерика “необычная”, право слово?”
Напряженные руки саднит от усталости, но женщина не расцепляет на всякий случай замка, опасаясь, как бы ее подопечная не рванула снова голышом к дверям. Лишь чуть откидывает голову, чтобы посмотреть, что происходит с Милой, так и не вынырнувшей лицом из надключичной впадины ее плеча.
И этот осторожный взгляд внезапно успокаивает и даже веселит в глубине души Вику. Выбившаяся из сил после скандала, массажа и финального аккорда с рыданием и попыткой побега девушка, попав в кольцо рук, в которых давно мечтала оказаться, просто заснула не слишком здоровым полуобморочным сном. Как маленькие дети, она лишь изредка вздрагивала не до конца выплаканными слезами на родном плече.
Женщина откидывает голову на стену, снова закрывает глаза, пытаясь поудобнее устроиться под спящей Милкой. Еще выше натягивает свое пальто на плечи девушки, накрывая заодно и свое полуголое тело.
И пусть весь мир подождет!
Минут через десять со щелчком открывается дверь, и первое, на что натыкается массажист — две вытянутые поперек его дороги длинные ноги в светлых кроссовках с мокрыми носами, а поверх них еще пара босых ступней.
Проследив взглядом от ног кверху, он видит дремлющих в обнимку блондинку и брюнетку под одним пальто.
Виктория приоткрывает глаза, тихонько подносит палец к губам, призывая мужчину не шуметь. Тот лишь недоуменно встряхивает головой. Придя в себя, вынимает одну связку ключей из штанов и кладет ее на пол возле руки тренерши. Потом демонстративно вынимает вторую связку и показывает ее Домбровской, имитируя поворот ключа в замке. Выходит и запирает снаружи двери. Чего только в своем кабинете за 40 лет практики не видел этот человек: от поцелуев, до летящих в голову коньков, но такое — впервые.
Чтоб огнь любви мог уничтожить вмиг долг, ими здесь платимый повсечасно
Время, мерно переплетаясь, оседает на усталом сознании двух дремлющих женщин. Сон их не будет долог, но сейчас он дарит восстановление, и телесное, и физическое. Руки тренера ве так же сжимаются на талии подопечной, не позволяя полностью утерять контроль над телом, которое так активно отбивалось от их общности, что не выдержало сознание.
Домбровская не спит в полной мере, скорее отрешенно созерцает происходящее внутри нее и рядом. Пережили ли они кризис, который предвещал психиатр? Что будет за ним? Восстановление? Смирение? Вечная рана, что не зарубцуется? На душе ее Милки таких ран становится только больше. Их порождает бескомпромиссный характер, дающий возможность двигаться к высшим достижениям, но мешающий вовремя отпускать то, что важно отпустить, чтобы жить дальше полно и цельно. Домбровская знает, насколько это сложная наука — отпускание. И не может сказать, что сама ее постигла в полной мере. Никому из своих спортсменок она не желает боли, хотя каждую ведет сквозь нее.
Виктория Робертовна Домбровская слывет тренером жестким и даже жестоким. Она и не отрицает этого. В их спорте нельзя быть тонким, звонким и прозрачным надувным человечком, гнущимся от любого порыва ветра. Она не жалеет своих спортсменок публично, но любит каждую, болеет за любую. За некоторых, хоть это и непедагогично — больше.
Телефон в кармане пальто, которым укрыты двое, звонит, усиливая звук и вибрацию о пол. Пока Виктория протягивает руку, чтобы вытащить сотовый и отключить звук, Мила начинает ворочаться, утыкается носом в ключицу тренера и, встрепенувшись мгновенно, тут же открывает глаза.
— С добрым утром? — вопросительно улыбается Домбровская, не глядя на экран, сбрасывает звонок и выключает звук.
Состояние, в которое попадает Леонова спросонья — смесь непонимания и смущения. Неловким кажется все то, что так бесшабашно и легко получалось до срыва. Собственное голое тело, прижатое к обнаженной коже другого человека. Руки, которые держат тебя за спину, не давая возможности резких движений. Сам этот взгляд ласковых зеленых глаз,
