Жена поневоле - Нинель Лав
— А разве так можно? — не поверила Виктория, — Ты же сказала, что мы можем занять по две комнаты.
— А вы у меня такие непослушницы, что заняли пять на двоих, — улыбнулась Кира. — Думаю Дмитрий Викторович не будет против. Давайте, решим все сомнения…
Кира достала телефон и позвонила.
— Дмитрий Викторович, добрый день. Мы заехали посмотреть ваш дом — все в восторге! Девочки выбрали себе спальни и комнаты для занятий, но им обеим очень понравилась комната с балкончиком. Можно они и ее тоже займут — сделают ее общей гостиной?
— Можно, — тут же разрешил хозяин дома, Кира кивнула головой, и дочери довольные обнялись. — А ты выбрала спальню?
— Ну-у, наверно, — замялась Кира.
— Наверно, дальнюю с балконом? — усмехнулся хозяин.
— Да-а, — мечтательно потянула Кира, — она прекрасна, и окна на закат…
— Занимай! — разрешил хозяин. — Павел так и сказал, что эта твоя спальня.
— Спасибо, Дмитрий Викторович, вы самый щедрый хозяин!
— Подтверждаем! — закричали девочки в телефон. — Вы лучший!
Дочери по новой начали выбирать и делить комнаты, прикидывать и выглядывать из окон, а Кира молча стояла у двери комнаты с балкончиком и улыбалась своим мыслям.
Пока девочки с Виктором, родителями и Романом осматривали сад за домом и лес, Кира присела на парапет крыльца и достала из сумки телефон.
— Паш, ты откуда узнал, что мне понравится эта спальня? — задала она вопрос, мучивший ее все это время. — Дмитрий Викторович разрешил мне ее занять. Ты как, не против?
— Я против, — с серьезным видом воспротивился Павел.
— Почему?
Столько обидного разочарования было в ее голосе, что Павел засмеялся.
— Глупенькая моя девочка, ну кто же может лишить тебя такого удовольствия — спать там, где понравилось, только ты забыла одну маленькую деталь — спальню ты выбирала для нас двоих, — ласковым голосом напомнил Павел. И Кира заслушалась музыкой нежных слов. — Кстати, а где ты спишь сейчас? Давно хотел спросить — как супружеское ложе, располагает ко сну?
— Это ты так шутишь? Или обидеть пытаешься? — голос Киры опять стал серьезным и обиженным.
— Шучу, — поспешил заверить Павел и дал себе слово не упоминать больше в разговоре все, что связано с ее бывшем мужем и сменил тему. — А что это ты посредине дня звонишь? Что-то случилось?
— Ты опять? Ничего не случилось, просто захотела спросить тебя про спальню… и услышать твой голос. А ты по-дурацки шутишь и ничего мне не объясняешь!
— Кир, ну ты, как маленькая, — как ребенку начал «объяснять» Павел. — Ты же у нас любишь все красивенькое, воздушненькое и эстетичненькое — это я аскет, могу спать на полу, а тебе же надо лучшее — в доме только две спальни, достойные твоего выбора — хозяйские. Одна на восток, другая на запад — поскольку ты соня, рассвет тебя мало интересует, а вот закат — это да, как сейчас помню, когда ты ко мне в госпиталь вечером приезжала и все время говорила: «Посмотри какая красота, Шубин!». Значит, хозяйская спальня окнами на запад.
— Циник ты, Шубин! Нет в тебе ни капли романтики! Лучше бы я тебе не звонила… — печально вздохнула Кира, и обида на его «дурацки» шутки выплеснулась ее откровением: — Совсем ты меня не знаешь, Шубин! Сплю я, между прочем, не как ты на кроватке со всеми удобствами, а на кожаном диване в кабинете — стелю простынку, накрываюсь халатиком и сплю на маленькой подушечке! А ложе супружеское — огромное, с одеялом и горой подушек, в сторонке стоит — нетронутое… И рассвет я встречала вчера — потому что, от волнения перед встречей с дочерями уснуть не могла… А ты говоришь «соня»! Зачем ты меня обижаешь, представляя избалованной дурочкой?! Ничего то ты, Шубин, про меня не знаешь: как я жила без тебя все эти годы и как сейчас живу без тебя все эти долгие-долгие дни! Не знаешь и не понимаешь, что творится у меня в душе…
Кира хотела обидеться и отключиться, но…
«— Дурища, ты бестолковая! Как же он все это узнает, если ты ему ничего о себе не рассказываешь? Вот он и надумывает всякую ерунду, а потом сам не знает, что из этого правда, а что выдумки и как из этого клубка своих же «надумок» выбраться. Как он тебя еще терпит с твоими «утайками» и «штормишками»? Мужик, тем более «военный», любит ясность — ему надо точно знать: где была, с кем и когда вернешься!»
«— Он должен мне доверять…»
«— Доверять? Тебе? — Гном ехидненько захихикал, прикрывая рот ладошкой. — Тебе самой то не смешно? Доверия она требует от мужика! А ты сама то себе доверяешь? Сегодня тебе одно, завтра совсем другое! То свободу ей подавай, то замуж приспичило! Ты сначала сама то определись, чего тебе надобно в жизни, а уж потом маленькими шажочками к цели иди».
«— А почему маленькими? К своей цели надо стремиться и идти семимильными шагами…»
«— Такими-то шагами ты мимо настоящего мужика обязательно проскочишь! А с нами надо ласково, да не спеша, что б не испугать: сделала шажок — погладь, подкорми, сделала другой — уступи да похвали… Вот так до свадьбы через месяц, другой и дошагаешь!»
«— Мой маленький Гном, поправь колпачок, — запела Кира, — и, брось, не сердись, разожми кулачок… Не топай ногой, потеряв башмачок, и так не сердись, разожми кулачок… Нет, нет я к тебе не пойду в твой маленький дом, я стар, я устал, да и двигаться стал я с трудом… Мне тысячу лет, потому лишь, что мне тридцать три… Слезинки утри, надень башмачок и косу привычно, закинь за плечо…»
«— Я ее уму-разуму учу, а она распелась, Дурища! Как есть Дурища! — растрогался Гном и ладошками вытер выступившие на глаза слезинки. — Иди уже, убалтывай своего «принца», а то опять одна останешься — возись потом с тобой…»
«— Спасибо… мой самый родной и самый любимый…»
— Кир, ты опять обиделась? Только «не бросай трубку»…
— Пашечка, я сделала большую ошибку, что раньше не рассказала тебе о своей жизни… без тебя… Я не рассказывала тебе, чтобы не волновать — я сама виновата, что теперешнюю, настоящую ты меня совсем не знаешь…
И Кира начала рассказывать, как рухнул для нее весь мир, после слов его матери о его женитьбе, и как получилось, что она вышла замуж; как жила все эти годы с разбитым сердцем (конечно, об ужасном первом месяце своего «добровольного» насилия мужем над ее телом она не рассказала, просто сказала, что сексуальные
