Прима (СИ) - Ники Сью
— Зачем? — оглянувшись, спрашиваю я.
— Разве тебе не нравится?
— Нравится.
— Тогда сорви.
— Но… — я нерешительно топчусь на месте. С одной стороны, мне кажется, что если Глеб предлагает, надо выполнить его просьбу, вдруг мы станем ближе, если я буду сговорчивее. С другой же, мне не нужен этот цветок и рвать его не имеет смысла.
— Если хочешь, надо брать, разве нет? — он склоняет голову набок, и я почему-то завораживаюсь его взглядом. В отличие ото всех, кто меня теперь окружает, в глазах Глеба есть эмоции. И они направлены в мою сторону, а не сквозь меня.
Раньше, когда я жила в детском доме, было проще что ли. Мы собирались с девчонками за большим столом и играли в карты, иногда к нам присоединялись мальчишки. Они всегда блефовали, но в округе звучал смех, разные голоса, наполненные энергией. А в прекрасном замке нет ни голосов, ни смеха, ни уж тем более энергии.
Наверное поэтому, чтобы не показаться какой-то не такой, я подчиняюсь просьбе Глеба и срываю растение. Корешок выпускает сок, его капли попадают на кожу моей руки, и я тут же вздрагиваю. Больно.
— Ай! Щипит, — пищу я, на что Глеб лишь разводит руками.
— Млечный сок ядовит, вызывает ожог или аллергическую реакцию, — сообщает Гордеев спокойным, будничным тоном, будто ничего такого не произошло.
— Тогда! — вскрикиваю обиженно я. — Зачем ты сказал сорвать его?
Он вырастает напротив меня, и смотря прямо, с присущим высокомерием, отвечает:
— А ты думала, что если сорвешь вишенку, не будешь платить?
— Что?
— Скажи спасибо, что я не предложил тебе что-то похуже, — сообщает он. Отходит к столу, отодвигает стул и садится в него, чувствуя себя прекрасно. А мне больно. Не столько от раны, сколько от ситуации.
— Я не виновата, что твоя мама меня удочерила, — поджав губы, дрожащим голосом говорю я. — Если тебя что-то не устраивает, скажи ей об этом.
— А не ты ли тут пытаешься из кожи вон лезть, чтобы мама тебя похвалила? — ядовитым тоном кидает он. А мне и сказать нечего, ведь прав, по факту прав.
Я жду от нее похвалы, как глотка воздуха. Отказываю себе в еде, тренируюсь больше остальных, не общаюсь со сверстниками и все ради чего? Ради одного короткого — “молодец”. Я до ужаса боюсь не оправдать маминых ожиданий, надежд, которые она возложила на ребенка. И мне отчего-то хочется, чтобы она гордилась мной. Чтобы все вокруг гордились тем, какая Дарья прекрасная дочка, хоть и приемная.
Если родная мать отказалась от меня, это не значит, что я какая-то бракованная. Руки и ноги как у всех. Глаза отлично видят. Со слухом проблем нет.
Я не бракованная. Я нормальная. И меня взяли в семью, потому что считают также.
— Молчишь? — голос Глеба врывается в мое сознание. Только ответить ему мне нечего, он не поймет. У него с рождения все — дом, красивая одежда, внимание мамы. Он никогда не чувствовал себя ущербным, не просыпался со слезами, задаваясь в сотый раз, что сделал не так. Почему его оставили одного.
— Молчи, — кивает сам себе Гордеев. — Только за дверью. У меня голова болеть начинает, когда тебя вижу.
— Мы… — выдавливаю из себя остатки гордости, — могли бы стать друзьями.
Мальчишка подрывается со стула, хватает меня за руку, до боли сжимая тонкое запястье, и силой выталкивает из сада. Я падаю на пол, когда он пихает мое хрупкое тело в коридор. С нынешним весом противостоять приемному брату практически невозможно.
— Даже не мечтай, — цедит сквозь зубы он и прежде чем захлопнуть дверь, добавляет. — Ты навсегда останешься чужой.
___ Дорогие читатели, как думаете, Даша права или нет, что пыталась угодить новой маме?) Делитесь в комментариях.)
Глава 06 — Даша
Глеба нет. Неделю назад он уехал в Канаду и вернется теперь только к осени. Мне нравится такой вариант, по крайней мере, никто не будет строить козни. А еще с моей ноги, наконец-то сняли гипс. Прописали процедуры и сказали, что уже к началу июля я смогу вернуться к тренировкам.
Я написала об этом маме, но она не читает сообщения. Зато мне позвонила педагог из балетного училища. Когда девчонки шептались, что я ее любимица — не верила, а зря. Ее звонок поразил до глубины души:
— Мне недавно звонил Анатолий Аркадьевич, они будут к концу года ставить новую “Чайку” и им нужна Аркадина. Я решила предложить тебя, Дарья.
Зажимаю ладонью рот, чтобы не заплакать от счастья. Хоть кто-то в меня все еще верит — ждет. Значит, ничего не потеряно — я смогу.
— Дарья, — нарушает тишину Наталья Михайловна. — Будет непросто, да и роль, откровенно, говоря, не совсем подходит под тебя, я понимаю. Но придется постараться.
— Я приложу все силы! Обещаю!
И нет, это обещание не ей, а моей матери. Большего смысла в жизни-то и нет… Я его не вижу.
* * *
Смотрю в большое настенное зеркало, вернее зеркала, которые тут расположены буквой “г” и вижу ту, кого не хотелось бы. В моих глаза усталость. Я измотана настолько, что готова упасть камнем на пол и лежать неподвижно неделю, если не больше. Отвратительное чувство.
Сажусь на мат и развязываю пуанты. Ступни разодраны до крови, местами видны зажившие ссадины и синяки.
— Ненавижу! — кричу в пустоту. — Как же я ненавижу себя такой немощной!
Знаю, что должна продолжать тренироваться: стиснуть зубы и через “не могу” пробовать снова и снова, снова и снова, пока тело не отзовется нужным ритмом. Но каждый раз, когда я пытаюсь сделать шаг, боль пронзает мою голень.
Я не обращаю на нее внимания. Так нас учили с детства: хочешь парить лебедем, забудь про боль. Ее нету. Это не существующая субстанция. Мои ступни порой превращались в месиво, до того я себя изводила. Помню, однажды я шла босиком по коридору, а после меня оставались кровавые следы.
И что изменилось? Если тогда я могла, почему не могу сейчас?
Делаю глубокий вдох, встаю и начинаю медленно поднимать ногу, пытаясь повторить движения, которые раньше давались мне легко. Мыслю позитивно, даже представляю, что буду прыгать по сцене, тем самым переключая спектр внимания с боли.
А потом очередное падение. Я как камень, а не перышко. Я тяжелая, а не воздушная. Я — почти проиграла…
Возвращаюсь изнеможенная к себе. Открываю ящик,
