Развод. Между нами только ненависть (СИ) - Арская Арина
А у меня не получается выдохнуть. Я оцепенела в страхе.
Кладет мою ладонь на свою, а затем медленно ее поглаживает, не отрывая взгляда от моего лица:
— Значит, ты уяснила, что я не приветствую никаких скандалов?
Киваю. Хочу вытянуть мою руку из его руки, но он крепко сжимает ее, сердито нахмурившись, и я опять замираю.
Он касается моего безымянного пальца, и в следующее мгновение медленно, миллиметр за миллиметром, стягивает обручальное кольцо, продолжая всматриваться в мои глаза.
— Значит, обещаешь, что будешь умницей-бывшей?
— Да… я тебя поняла… — между лопаток от его низкого шепота бегут мурашки. — Я буду умницей-бывшей.
Стягивает кольцо с кончика пальца, задумчиво разглядывает его несколько секунд и поднимается на ноги.
Прячет кольцо в карман брюк и шагает к стеллажу с киями. Открывает стеклянную дверцу и коротко говорит:
— Свободна.
Глава 10. Не будь дурой
— Дима, я тебя очень прошу, — разворачиваю сына к себе за плечи и заглядываю в его недовольные глаза, — поехали со мной. Тебе тут нельзя оставаться.
Может быть, я зря сейчас пытаюсь сына уговорить поехать со мной, потому что я нарушаю правила “хорошей почти бывшей жены”, но разве я могу оставить мальчика с таким психованным уродом?
— Дима…
— Мам, отстань, — отмахивается от меня.
Встает с кровати с планшетом и садится за стол, буркнув:
— Я же сказал, что я никуда не поеду.
— Ты его боишься, да? — шепотом спрашиваю я. — Боишься? — тяну к нему руку. — Милый, мы что-нибудь придумаем. Слышишь? И он согласен тебя отпустить, если ты сам примешь такое решение.
— Ты меня не слышала? — поднимает на меня колючий взгляд. — Я остаюсь с папой.
— С ним быть опасно…
Дима вскидывает бровь и смотрит на меня, как на дуру, и меня опять начинает трясти, но уже не от страха, а от обиды.
— Ты же видел, он меня… ударил… он не в себе.
— Ты достала орать, — Дима кривится. — Он тебя просил не кричать. Несколько раз, мам.
— Ты не понимаешь…
— У тебя даже щека не покраснела, — Дима откладывает планшет.
Разминает плечи, а потом, глядя мне прямо в глаза, сам себя бьет по правой щеке, которая незамедлительно краснеет.
Скрещивает руки на груди:
— Как-то так, мам.
— Ты зачем себя ударил? — в растерянности шепчу я.
Глупый вопрос, ведь я прекрасно поняла, что хотел мне донести сын: Марк дал мне слабую пощечину, а я, дура и истеричка, зря развожу трагедию. Щека же не покраснела.
— Дело не в силе, а в унижении, — пытаюсь оправдаться. — Так нельзя.
— Как и кричать, — Дима пожимает плечами, — обзываться. Что, мам? У меня, знаешь, тоже есть в классе такая же истеричка, которая прыгает на пацанов, обзывается и считает, что раз она девка тупая, то ей можно раскрывать свою хлеборезку без повода.
Я медленно моргаю.
Мой маленький медвежонок говорит какие-то жуткие вещи.
— И в каждом классе есть такая дура, — хмыкает Дима. — И как ни проси, как ни говори… Пофигу. Она девочка и ей можно хамить, да?
Кажется, у моего сына в классе есть явные проблемы с какой-то девочкой, и в ситуации со мной и Марком он увидел именно свое раздражение на агрессию одноклассницы.
— И знаешь, пока Васек не втащил ей, эта Алена не успокоилась, — Дима щурится на меня. — Дал ей оплеуху за педика, и что ты думаешь?
Вероятно, девочка, заткнулась и перестала практиковаться в оскорблениях в сторону одноклассников.
— А надо было терпеть? — Дима вскидывает бровь выше. — Терпеть, когда тебя словесно опускают? Когда унижают? Когда чувствуют свою безнаказанность?
Вот с кем меня сравнивает сын.
С обнаглевшей одноклассницей, которая решила, что ей можно говорить всякую чушь, потому что она — девочка? Потому что она особенная?
— Милый… я… но ведь папа меня обидел, — шепчу я. — У него другая женщина… Он меня предал…
— Но ты была все равно истеричкой, — хмыкает Дима. — Это было стремно, мам. Прям стремно.
Отворачивается от меня вместе со стулом и опять ныряет в планшет, зло выдвинув вперед нижнюю челюсть.
— Да сколько можно в этом планшете сидеть! — я не замечаю, как вспыхиваю гневом, и как встаю на ноги.
Я подхожу к сыну, вырываю из его рук планшет и кидаю на пол:
— Ты немедленно соберешь свои вещи и поедешь со мной! Тут опасно! Как ты не понимаешь! Он — бандит! И охранник с тобой в школу катается не просто так!
Дима опять смотрит на меня, как на дуру. Нет, как на идиотку с серьезной умственной отсталостью. Медленно моргает, и его брови ползут на лоб от недоуменной растерянности.
Он совершенно не знает, как быть сейчас с испуганной мамой-дурочкой, которая открыла для себя ужасающую правду о муже.
— Он дяде Леше пальцы сломал, — я предпринимаю последнюю попытку вразумить сына. — Я все видела… слышала… Дима, так нельзя. За это садят в тюрьму.
Брови сына ползут выше. Он не согласен со мной.
— Помнишь, к нам в гости приезжал такой пузатый дядька с усами, — Дима вздыхает. — он представился Денисом Ивановичем и…
— Генерал-майор… — сипло отвечаю. — Он представился еще по званию…
У меня руки слабеют, и я их почти не чувствую. Я тогда подумала, что этот странный Денис Иванович пошутил о том, что он генерал-майор. Он представился мне со смехом, подмигиванием и какой-то детской беззаботностью, в которой я совсем не учуяла высший полицейский чин.
Он и Марк сыграли за закрытыми дверьми в бильярд, потом попарились в бане, пожарили шашлыки, а после… пьяненькие и довольные распрощались, как давние друзья.
Я тогда спросила Марка, а зачем приехал “генерал-майор”, и он ответил:
— Да так, просто расслабиться, — чмокнул пьяно в макушку, — поболтать, обсудить дела.
И я решила, что это один из возможных партнеров, инвесторов или будущий акционер одного из новых проектов. Тогда у Марка был план новую компанию по перепродаже строительных материалов создать, и меня ничего не напрягло. Он вел свои мужицкие дела.
— Ага, генерал-майор, — кивает Дима, — я с папой ездил к нему на стрельбище.
— Что? — в тихом шоке говорю я.
— Я останусь с папой, — Дима не отводит взгляда, — я — его сын, и буду рядом. Я — его наследник.
— Милый… — я готова плакать.
— И, мам, если ты хочешь, чтобы мы с тобой виделись, то не прыгай на папу, — его глаза становятся серьезными, как у его отца, — и не будь дурой.
Глава 11. Повтори
— В смысле ты ко мне собралась переезжать? — охает мама в трубке. — Оля, я же сейчас в санатории… С Галочкой. Ты забыла?
Моей маме семьдесят, ее подруге Галочке — семьдесят три, и они с ней после смерти своих мужей очень сдружились. То на лавочках сидят и сплетничают о соседях, то вместе устраивают забеги по магазинам в поисках скидок, то в санаторий вот приехали по акции одного из пенсионных клубов города.
— И ты о разводе с Маркушей шутишь, что ли?
Я стою на крыльце.
Внизу у лестницы куча коробок, несколько огромных чемоданов, на которые скинули мои шубки в тонких тканевых чехлах.
Возле моего барахла скучает немой Ваня. К дому на главную дорогу, что ведет к воротам за березовой чащей, выезжает черный пикап. На этом пикапе обычно по территории катается наш садовник.
— Нет, мам, я не шучу, — говорю я. — Мы с Марком разводимся.
— И он тебя выгоняет?!
— Я сама уезжаю, — понижаю голос до шепота, — мам, он — бандит.
Немой Ваня оглядывается на бандита. Чешет бритый затылок и, озадаченно приподняв брови, вновь смотрит на пикап в ожидании.
Похоже, Ваня удивлен моей реакции. Ну да, это же надо: жена босса не знала, что он — бандит.
Вот уж бабы-дуры.
— Не говори глупостей, — фыркает мама.
— Он пальцы мужу Ксюши сломал.
— Этот Леша мне никогда не нравился, — опять фыркает мама, — и Ксюша тоже. Я же тебе не раз говорила, что она змеюка, что тебе не надо с ней дружить? Говорила?
