Высшая степень обиды (СИ) - Шатохина Тамара

– Саня? Сама призналась? – не поверила я.

– Я говорил уже – она только плачет. Призналась Сысоева. Я говорил с ней перед тем, как выпер. Санька вешала ей, что вы очень плохо живете… много чего… что ты его даже по имени не зовешь.

– Паша, остановись, – попросила я, – ты хочешь сказать, что пересказав это моему мужу, Сысоева ваша так очаровала… заинтересовала его? Я говорила сегодня с психологом, и она… ну да – просто предположила, но очень логично предположила, что первый интерес… Господи! Как же все это надоело, Паша! Как осточертели все эти разборки, копание, эти бесконечные мысли и выяснения! Пускай делает, что хочет и с кем хочет! – сорвалась я с диванчика, но он перехватил меня за руку:

– Сидеть! Что там дальше?

– Ее слова вызвали его… человеческий интерес и потом уже… потом проснулся сексуальный… и поэтому он набросился на нее… там, – через силу выдавила я, – она что – поливала меня, а он... он это слушал? И из-за этого...

– Так... если уж ты двух слов не вяжешь, Зоя, значит – дело дрянь. Давай мерять…

– Отвали ты, Паш… – вяло сопротивлялась я, а он уже затягивал на моей руке манжету тонометра, мерил, наливал воду, подсовывал таблетки… И от этой его заботы становилось только хуже – я чувствовала себя старой и больной, а еще смертельно обманутой и никому на фиг не нужной.

– Что ж ты гонишь на него, Зоя? Даже я за тебя убью... Как же ты двадцать лет прожила с таким чудовищем? – шипел Пашка, – я не знаю – что там она несла… Виктору эти разговоры тоже, как серпом… но то, что он тогда удавить ее хотел, а не что-то там… Зоя, ну я же тоже мужик, ну мне ты веришь?

– Только глазам своим, – горько улыбалась я.

– Виктор прямой, как… сначала просто отчитал ее. А потом услышал то, что мог знать только очень близкий человек, но вывернутое наизнанку. Я бы тоже заинтересовался – откуда дровишки.. Не спрашивай – подробностей не знаю. Не рыл и не копался...

– Вообще не слушать. Послать и все… – отвернулась я.

– Послать и все, – согласился он, – говорит – поражался глупости, наглости и осведомленности. Сысоева не призналась ему, откуда знает настолько личные вещи. И перла, как танк…

– С тобой мог поговорить.

– Не считал стоящим, и вообще… учинять разборки – это ваше. Зоя… – виновато добавил он: – Саня рассказала нашим бабам о том, что случилось в палате. Перепуганная Сысоева налетела на нее в коридоре, а потом Саня будто бы увидела тебя и сама сильно испугалась. Говорит, что толком не помнит – что и кому говорила, но я уже не верю. Может, и тебя туда завела специально… Теперь может быть что угодно.

– Нет, – покачала я головой, – она беспокоилась, даже разула меня. Нет.

– Ну… ладно. Тут еще… Ты понимаешь, он сейчас молчит. Я уже говорил Давлятовне – стало только хуже. У нас нет своего психолога, на полставки ездит мужик из Мурманска два раза в неделю. Вроде толковый, но, может, он не учел, что это Виктор? Или еще рано? Я вот не смог бы рассказывать каждый раз... выворачивать себя наизнанку, а он согласился. Но последние дни черный ходит, не вылезает с лодки, готовит должность…

– Куда его потом? – сглотнула я, – совсем на берег?

– Ты что? На берег рано, – невесело хмыкнул Паша, – с него еще не выжали все, что можно. Примет «букашку», будет наблюдать ремонт – там месяца на четыре, не меньше. Как раз…

– Я не знаю, Паша… Психолог донес до него, что интерес был? А что в этом нового? Понятно и так. Он с ним справился, все хорошо. Но я думала, что хоть какое-то оправдание… что сказано тогда было действительно что-то серьезное.

– А что там могло? Что она английская шпионка? Да всегда все просто! Всегда нужно исходить из самого простого. Только кому лучше от того, что он себя ест?

– А почему это Саня с нами так? – спросила я, – за что? Мы с ней как будто хорошо ладили. Я… да – наверное, слишком открылась. Подруг никогда не было, вот за нее и уцепилась. Она мне нравилась, я привыкла, что она молчунья, как-то подстраивалась. Так что она говорит?

– Плачет… Все, Зоя! Были бы разумные объяснения, не было бы развода. Все это я узнал от Сысоевой, а Санька молчит! Это предательство, какие бы причины там ни были, это скотство высшей пробы! Удар в спину. Все верно – нельзя было ей ребенка, это я бы сейчас уже не отказался, а ей – нельзя.

– Да это при чем? А может, ей как раз – надо было? – встала я, собираясь уходить: – Так сильно нужно, что она сломалась из-за твоего отказа. Когда я уезжала, она пыталась оправдаться передо мной и обвинить заодно. Я тогда плохо соображала, а может и у нее тоже… такая спокойная истерика была? Зато теперь я понимаю – верно она сказала, что не виновата, что Усольцев повелся. Пускай она даже организовала… да – такое испытание для него, но он же сам его не прошел! Что же он у тебя такой несчастный, а она сразу – скотство? Я не оправдываю ее, Паша, Боже упаси! И знать больше не хочу. Но иногда женщине очень нужно… очень сильно это нужно – дети. Просто жизненно важно!

– Зоя, ну… ты полежишь пойдешь, да? – виновато прятал он глаза. Заодно стало жаль и его – до кучи. Мчался человек, спешил… Вот же гадство – поветрие какое-то! Вокруг одни жертвы.

– Не переживай, Паш. Нас всех так тряхнуло, что трудно даже судить о чем-то здраво. А может, так и нужно было и все получили по заслугам? Просто перетерпи. А Лешка рад был, что ты приехал – иначе просто быть не может. Ты мальчикам крестный папа, так что у него, считай – появились братья. Мальчишки никогда его не обидят и всегда помогут. Ты же знаешь их – сам приложил руку к воспитанию… – вдруг споткнулась я на слове.

– А что ты сказал Сане, когда отказался брать младенца?

– Что чужие дети мне не нужны, – мрачно произнес он, – что у меня уже есть Алексей, Ромка и Сережка.

– О, Господи… – отвернулась я и вышла из кухни. Пошла в свою комнату.

Папа сидел перед телевизором, и я улыбнулась ему. Он – тоже. Закрывая за собой дверь, я видела, как он встал и прошел на кухню к Паше. Это хорошо. От алкоголя папа давно отказался, а Пашка устал говорить о плохом – он тоже не железный. Так что мирно поговорят о Севере, о лодках, мало ли?

Полежать и отдохнуть? Пожалуй… Я так и сделала – прилегла и укрылась для уюта. Угрелась и принялась обдумывать очередную информацию. Богатый на нее оказался день…

Санька только плачет и даже не оправдывается перед Пашей, хотя видит, что теряет его. Состоявшиеся скоты так себя не ведут, а вот те, кто чувствует вину и даже не надеется на прощение – да. Со слов Сысоевой – науськивала и подзуживала? Ну, не верю – не в ее характере, даже если ревность и обида имели место. Еще и Пашка усугубил… В сердцах сказать про меня плохое, выплеснуть на благодарную слушательницу то, что накипело Саня могла. А вот замышлять целую операцию…? Это сильно вряд ли.

И сильно испугаться тогда она могла, да так, что и не помнила, что несла… все-таки не чужие люди и столько лет рядом. Чувство вины, опять же... А зрелище было еще то – я, вся в блевотине – «умирающая», Усольцев… за меня борется. И еще неизвестно, что он там творил… кроме того, что таскал меня, хотя и двигать-то нельзя было. Все не в себе были. Господи! Что за бесконечный ужас и когда все это закончится? Когда уже настанет спокойствие? Только его хочу!

Когда все улеглись спать (Паша в гостиной на диване), часов к двенадцати ночи завибрировал телефон под подушкой. Дурацкая привычка – держать его там. Знаю же и про волны, и про риски, а переволнуюсь и опять на автомате сую…

– Зоя… – тихо говорил Усольцев, – не разбудил тебя?

– Нет. Что ты хотел? – так же тихо, чтобы не разбудить остальных, отвечала я.

– Ты же разрешила…

– Звонить ночью?

– Не хотел сильно надоедать, а уснуть не могу… Как там Пашка? Встретился с сыном?

– А его разбудить и спросить – слабо?

– Ну, поймала… – тихо засмеялся он, – голос твой хотел услышать. Можно, я буду звонить – просто «спокойной ночи»?

– Только чуть раньше. Уже завтра у меня ранний подъем, поеду смотреть помещение. Прикину твои, мамины и свои идеи заодно… Скоро излагать.