Высшая степень обиды (СИ) - Шатохина Тамара

Тамара Шатохина

ВЫСШАЯ СТЕПЕНЬ ОБИДЫ

Пролог

Нет... не могу – нервы ни к черту! Истерично всхлипнув, судорожно смяла в ладони разлинованные листы. Из тетради у мальчишек выдрал... Кто вообще сейчас пишет на бумаге?! Бушующее в печке пламя жадно заглотило бумажный ком, почерневшие ошметки мгновенно скукожились и сразу рассыпались, развеянные потоками раскаленного воздуха. Сжалось в груди, заныло тоскливо... будто там сгорело что-то живое, корчась в огне и вступая в резонанс с тем, что у меня внутри. Захлопнула дверку и уткнулась лбом в ладони, ожидая, когда отпустит.

А перед глазами стояло – «…ты только дочитай, Зойка, прошу тебя, ради всего дорогого – просто дочитай до самого конца...» А если я не могу?! Я тут, может, только жить пытаюсь и что? Нужно мне оно? Чтобы снова кромсало обидой?

Хотя нет… обида – это слабо сказано, теперь я знаю точное значение этого слова. Это реакция человека на несправедливо причинённое огорчение, оскорбление и вызванные этим отрицательные эмоции. Включает в себя гнев к обидчику и жалость к себе в ситуации, когда ничего уже невозможно поправить.

Грамотно как... сухо и точно.

Вот только у меня не просто обида. Слишком маленькое и жалкое это слово. А если все-таки обида, то она высшей степени… или пробы.

"Не хлебнувшим горечи не понятен вкус чужого страдания"? Согласна. Сейчас, так точно. Потому что хлебнула и поняла – раздражающие раньше пафосные описания личных переживаний в ситуациях вот, как моя... это все оказалось чистейшей правдой. Так оно и есть – рушится что-то внутри, разом ухает куда-то вниз и вот уже во мне... бездонная черная яма. Какая-то звенящая безысходность и чувство, что у души больше нет опоры. И весь мир вокруг выглядит иначе – будто через серый фильтр. Трудно ... разом отвернуло от многого из того, что раньше нравилось – те же цвета в одежде. И не лететь по жизни хочется с широко открытыми глазами и высоко поднятой головой, а скукожиться где-нибудь... хорошо – не сдохнуть. Это – нет, не до такой степени...

Но страшнее всего другое. Оказалось, что дети, работа, дом, друзья, родные… высший смысл всего этого был только с ним. А это уже откровенная дикость. Вообще себя не узнаю – никогда так не думала, но сейчас – чувствую. Это ощущение... его не прекратить – без него мне мало всего этого. И не получается выбраться из этой ямы – она только ширится. Я будто барахтаюсь в вязкой трясине, а она все расползается. А надежная опора, которой был Усольцев, естественная и правильная, как земля под ногами – ее нет! Как нет и уверенности в себе, которая когда-то далась с кровью.

Днем легче... а куда, собственно, деваться? Но потом на мягких хищных лапах тихо подкрадывается ночь. И вот тогда я не справляюсь, Пашка был прав – я таки подсела и без таблетки уже не уснуть. Особо паршиво, что и их с Санькой больше нет в моей жизни – самых дорогих и близких друзей. Зато был контрольный в спину и это получилось неслабо... Не смертельно, конечно, но точно не вовремя. Нужно уже вытаскивать себя из всего этого, что-то делать, причем – срочно.

Мало времени прошло, это понятно. Оно врачует, но не излечивает? Вполне... Когда-то давно я не стала это проверять – предпочла действие, поэтому не знаю. И все равно мне нужно время – не просто прийти в себя, но и привыкнуть к тому, что теперь все иначе. Чтобы не изображать спокойствие перед мамой, а чуять его в себе. Я ужечто-то делаю для этого, пускай и без четкого плана – черножопая Зойка, надоевшая жена и неудобная подруга. Справлюсь. Потому что еще я и дочка, и мама тоже. Не так уж хреново все в моей жизни.

Умные люди советуют вспоминать, анализировать, прокатывать в мозгу, привыкая... То есть – приучать себя думать о психологической травме без боли. Я делаю. И с каждым заполированным мозгом до блеска напоминанием, внутри ноет на самую чуточку меньше – так оно и есть. Острая боль потихоньку уходит, а вот обида – нет. Наверняка, есть способы уйти и от нее, и я пытаюсь нащупать их для себя.

Пока все только в теории. Нет, я знаю о тех самых этапах. Отрицание заняло для меня секунды, гнев Пашка целую неделю тушил бромом (или его аналогами) и похоже, что справился – внутри не кипит и бурлит, как должно бы, а тоскливо ноет. Торг, наверное, не мое... или я не распознала его в себе, не заметила. А вот в депрессии увязла. Может, если бы знала ответы на вечные вопросы – почему и за что, тогда и двинулась бы дальше – к принятию?

Наверное, нужно было дочитать... Может, там как раз и были эти ответы. И что меня на одном слове переклинило? А потому и переклинило... что тут думать? Не верю! Есть причины... И понимаю же, что масть дряни не имеет значения, что ерунда все это! С высоты своих лет понимаю, как взрослая женщина – рассудочно. И что тогда – раньше, было почти детство еще, что первое чувство... вот и получилось настолько больно – все понимаю. Но это будто проклятие какое-то, отпечатавшееся на подкорке... Проклятие длиною в жизнь.

– Что ты там притихла, греешься?

– Ничего… да, греюсь, мама. Иди сюда, посиди со мной.

Глава 1

На Заполярье осень дает знать о себе еще в середине августа, а сентябрь это уже полноценный осенний месяц, преддверие зимы. Впереди неизбежные холода и полярная ночь. Ее не хочется, поэтому сентябрьские дни я бы растянула до бесконечности – почему-то именно это время, а не летние месяцы. Каждый солнечный день в сентябре на вес золота и воспринимается, как щедрый подарок древних богов живших здесь раньше саамов. Но таких прозрачно-ясных дней становится все меньше и меньше, а потом вообще начинается период штормов.

И все равно Кольский осенью – чудо. Листва становится золотой, а тундровый ковер играет разноцветными красками. Это уже ближе к зиме они почти совсем уходят из пейзажа. Тогда он переполнен однообразием, а цветовые оттенки скупо варьируются между землисто-серым и серо-стальным.

В дождливые и ветреные дни выходить из дому совсем не хочется, но нужно, поэтому под ветром, швыряющим в лицо сырую морось, люди передвигаются или быстрым шагом или перебежками.

А я шла медленно, потому что при каждом резком движении мозг колыхался, будто студень, а в затылок стреляло. Макушка, виски, глазные впадины… мало того, что все это тупо ныло, так еще и эти прострелы... Поэтому я осторожничала и не спешила – идти недалеко, здесь все рядом. Со стороны залива порывами налетал соленый ветер – в Баренцевом бушевал шторм. Дождевая пыль охлаждала кожу лица и немного отвлекала от боли. Я ползла потихоньку и всерьез решалась сдаться на милость Пашки. Достало это… нужно бы заняться здоровьем всерьез.

Госпиталь одно из немногих современных зданий в городе – белый, со светло-терракотовой отделкой, он смотрелся здесь, как гость из будущего – среди серости старых пятиэтажек и скал. В просторном вестибюле оказалось на удивление пусто, и за гардеробной стойкой тоже. При входе привычно топтался матросик-дежурный.

Если оставить пальто на стойке, то здешний обслуживающий персонал однозначно воспримет это, как претензию или укор. А раздражать бабу Валю у меня не было ни малейшего желания. Лучше уж понаглеть себе на пользу… Красное пальто и белоснежный шарф-палантин благополучно поместились в огромном встроенном шкафу за стойкой. Он был специально устроен для персонала и оборудован подогревом и вентиляцией, так что и моя одежка должна успеет высохнуть. Достав из сумочки, натянула на уличную обувь голубые бахилы и осторожно выпрямилась. Мать-мать-мать… бухало в висках и крутилось на языке.

В небольшой коридор, за которым располагался зал с регистратурой, поворачивать не имело смысла. Все равно мне нужна не поликлиника, а стационар на третьем этаже. Там находится госпитальная терапия и Пашка с Санькой – они помогут.

– Зоя? – уже при входе на нужный этаж остановил меня тихий оклик. Санька… она поднималась вслед за мной по лестнице. В светло-голубых штанах и белой курточке – значит, на дежурстве.