Новый год по новому стилю (СИ) - Горышина Ольга

       — Ты все?

       Я не успела даже ответить, так ловко большой мальчик забрал у меня из-под носа тарелку, а следом и у Любы.

       — Тогда и мою захвати, раз такой заботливый, — и Елена тоже протянула Грише пустую тарелку.

       Отец тут же ушёл в кухню со своей. Сказал ли он что-то старшему сыну или нет, мы не слышали. Виски не пили, трубку мира не раскуривали — наверное, берегли на вечер. Как и ссору, очередную, хотя я очень надеялась, что на этот раз меня пронесёт…

       После обеда мне дали передышку, разрешив остаться в комнате с замком. Кто в этом доме дракон? Кажется, тут все семейство взрывоопасное.

       — Лиза, Люба ест запеканку или мне сырники сделать?

       Видимо, Елена Владимировна, как и я, спасала творог. Говорить, что мы его уже ели с утра, невежливо.

       — Лучше запеканку.

       Не надо напрягать хозяйку еще больше. Да и Люба не скажет, что сырники были с утра. С утра ещё были улыбки, а здесь — вымученное праздничное настроение, хотя снизу все же доносились радостные вопли мальчишек: Лешка с Пашкой приезд старшего брата приняли на ура. Я глушила непроизвольную обиду на свое заточение мыслью, что сиди Гриша подле меня, это явно вылилось бы в недовольство со стороны хозяина дома. А сейчас у него не было возможности поругаться со старшим сыном, потому что того взяли в плен младшие сыновья.

       Я не могла помочь Елене на кухне, потому что Люба, как настоящая принцесса, отказалась принимать участие в спортивных играх, и я не могла оставить ее одну.

       — Я ее быстро перевоспитаю, — заявил Гриша мимоходом, желая, видимо, чтобы эта фраза каленым железом выжглась на моем сердце. Он по-прежнему считает, что мое воспитание однобоко, и Любе действительно не хватает рядом папы. Его право… Он это место застолбил.

       Да, наверное… Люба слишком девочка. Для него… Он, видимо, не знает, что не все женщины в детстве были сорви-голова… Я не была или просто не помню разодранных колготок и коленок.

       — Лиза, Люба умеет читать?

       Я чуть не подпрыгнула от вопроса. Не знаю, что меня взбудоражило больше: низкий голос Антона Сергеевича или неожиданность его появления на пороге игровой комнаты. Или все же сам вопрос?

       — Умеет…

       Это тоже проверка моей состоятельности, как матери?

       — Я с ней тогда почитаю, а ты иди на кухню к Лене.

       Это меня освобождают, хотя я и не устала? Или все же Ленку? Или пытаются проявить заботу о девочке? Но грубо, по-директорски. Марш на кухню!

       — Люба, ты хочешь почитать… — Мне пришлось поднять голову. Она сама поднялась, хотя я и не собиралась искать ответ на лице Антона Сергеевича. Да и какой ответ я могла найти в глазах, спрятанных за очками, в стеклах которых играли блики от ламп, которыми был усыпан потолок. — С Гришиным папой.

       Секунда замешательства. С обеих сторон. Или даже с трех…

       — Меня можно называть дедушкой…

       — У меня уже есть два дедушки, — отозвался ребёнок растерянно, но все же раньше обалдевшей мамы.

       Но Антон Сергеевич не растерялся:

       — Буду третьим. Пошли!

       И протянул руку. И Люба взяла ее, но не так свободно, как с Гришей. Заодно с опаской покосившись на меня. Но я кивнула — за эту неделю я по собственной воле зашла слишком далеко в отношениях с совершенно чужим мужчиной. За спиной горят мосты. Остается только идти вперёд. И чем быстрее я войду в новую жизнь, тем всем будет спокойнее. Всем, но не факт, что мне. Мне будет труднее всех. Хотя моя история даже близко не стояла с тем, что выпало на долю Вербовых. Нам ли, Любаша, быть в печали…

       — Извини, что так грубо, — этими словами встретила меня Елена, и я поняла, что помогать ей ни в чем не надо. — Антон без дела слонялся.

       — Люба любит книжки, — ответила я совсем тихо.

       — Вот и хорошо. Хочешь чаю?

       Я мотнула головой. Мне хотелось уйти. Уехать в Пушкин… Как-то неспокойно прошло знакомство с будущей семьей. Будущей… Я села на стул, потому что положение было действительно хоть стой, хоть падай. Неделя… Это, конечно, не пять новогодних минут, но не намного больше.

       О чем мне говорить с этой женщиной? Я и с ее пасынком не особо говорила. Больше целовалась. Вот и доцеловалась…

       Елена Владимировна смотрела на меня дружелюбно, хотя и решила заполнить на меня анкету, от любимого цвета до любимого эстрадного исполнителя. Шутка. Она расспрашивала меня про семью. Настоящую. Ту, в которой я жила достаточно счастливо до своего решительного желания уехать покорять Питер. Рассказывать было особо нечего. Обычная семья: мама, папа, сестра и ее семья. И, честное слово, впервые я радовалась, что мне нечего рассказать. У меня обычная, то есть нормальная, семья.

       — Моя королева еще жива?

       Гриша не подошёл с поцелуем, за что я была ему безумно благодарна. Мне хватило его взгляда, который читала не я одна, но и Елена Владимировна.

       — Где твоя гитара? — решил отвлечь внимание мачехи коварный пасынок.

       И только она ушла с кухни, вцепился в меня обеими руками.

       — Впервые мне очень хочется, чтобы в этом доме меня быстрее послали в баню, — уложился он с речью в долю секунды, чтобы в следующую поставить жирную точку поцелуем. Или многоточие.

       Я косилась на арку в страхе быть пойманной с поличным. Ну да, я украла у них Гришу. На Новый год. И надеюсь, не один.

       — Гриш, не здесь…

       Я вывернулась, теперь за мои губы отдувалась шея.

       — Ну что ты делаешь?

       Я уперлась руками ему в грудь, чувствуя приятное и недопустимое сейчас тепло, которое сожжет меня огнем, продли он ласки хоть на секунду.

       — Гитару настраиваю…

       Он отступил от меня за секунду до появления мачехи — у него точно тонкий музыкальный слух.

       — Минуточку тишины, — попросил Гриша, усаживаясь на стул с гитарой и телефоном, чтобы подкрутить колки. Мои нервы он натянул до предела. Только бы они не лопнули раньше времени. — Что сыграть?

       — Мою любимую. Румынскую.

       Гриша подмигнул мачехе:

       — Я не могу петь ее при Лизе.

       — Почему?

       — Из-за содержания.

       — Но мы-то слов не понимаем, — настаивала мачеха.