Я больше тебе не враг (СИ) - Маргарита Дюжева
Я пытаюсь представить, как бы вела себя в такой ситуации Сашка. Она даже не дрогнула бы, просто бы делала все, что вытащить свою задницу из передряги. Я далеко не такая смелая и отчаянно-безрассудная как она. Скорее наоборот, но упрямо иду вперед. Мне ведь надо вытащить не только свою задницу, но и унести гнома, живущего под сердцем.
Не знаю, то ли позитивное мышление помогает, то ли у Вселенной прохудился мешок с трудностями, и она их не смогла до меня донести, но, вдоволь пошатавшись по кустам и зарослям крапивы, я действительно нахожу такое место.
Дерево упало. Не сосна, а что-то лиственное — в потемках не могу разобрать. Раздвоенный ствол повалился как раз рядом с забором, и с верхнего ответвления мне удается подняться вровень с колючей проволокой.
Конечно же обдираю ладони, и распарываю джинсы от колена и ниже, но в принципе удается перебраться без особых потерь.
Внизу мягкий мох. Я приземляюсь на него, как на подушку и тут же замираю, испуганно глядя наверх. Мне кажется, что сейчас раздастся звук тюремной сирены и появится мужик с ружьем.
Однако по-прежнему все тихо, если не считать собственного сердца, которое грохочет так сильно, что его, наверняка, слышно на другом конце леса.
— Меня не ищут, — повторяю про себя, как заведенная, — они не заметили.
Пробираться по лесу в потемках неудобно, поэтому выворачиваю к дороге и иду вдоль нее. Одна. Хрен знает где. Сашка далеко и нет возможности послать ей весточку, чтобы сидела и не высовывалась, иначе Кирсанов и до нее доберется.
Макс…
Я весь день запрещала себе думать о нем, гнала непрошенные мысли и сожалений, обрывала любые воспоминания, потому что тогда охватывала тоска, хотелось сесть в углу, обхватив голову руками и реветь. А мне нужно было быть сильной, нужно было сохранить способность трезво думать, держать руку на пульсе.
А сейчас, при мысли о нем, у меня сбивается шаг и снова печет за грудиной.
Что же мы наделали?
Я так упорно считала его чудовищем, что сама превратилась в монстра. И теперь мы как два зверя, в одной клетке, готовые грызть насмерть.
Гадко и больно. И стыдно, и злость берет.
Кажется, эта дорога никогда не закончится. Я иду-иду-иду, не чувствуя под собой ног, не замечая ничего вокруг. Миную какие-то развилки, но даже не притормаживаю на них — внутренний компас ведет дальше, и я ему доверяю.
Радуюсь, что поела перед побегом, но жалею, что у меня нет питьевой воды. Зато нескончаемо моросит с неба. Одежда уже насквозь промокла, волосы сосульками по лицу. И кажется, что во всем мире не осталось никого кроме меня и этой нескончаемой, насквозь пропитанной горечью и дождем ночи.
Я продрогла и устала. Уже готова, как истинный туземец, свить себе гнездо из веток и лечь спать, прикрывшись лопухами. Но после очередного изгиба дороги, в глаза бьет свет фар, мигом разгоняя всю усталость.
Первая машина, которая попалась за все время пути.
Сначала подскакивает иррациональная радость. Надо же! В этом мире еще остался кто-то живой, кроме меня!
Но потом эта радость стремительно скатывается в ноль. Кому могло потребоваться ехать ночью в это богом забытое место? Может это маньяк? Или еще кто похуже?
Я соскальзываю с дороги в первые попавшиеся заросли, очень надеясь, что водитель не успел заметить мою унылую фигуру.
* * *
Меня передергивает, когда с сырых листов за шкирку падают крупные капли. Ерзаю, но остаюсь на месте, стараясь слиться с местностью.
Разве кто-то сможет заметить человека в темноте, в стороне от дороги? Конечно, нет…
— Черт! — невольно охаю, когда раздается визг тормозов, и сердце проваливается до самых пяток.
Никто меня не увидел! Никто! Я успела спрятаться.
Машина незнакомая, тонированная. Я не могу рассмотреть, кто сидит внутри, а этот пугающий кто-то не торопится высовываться наружу.
— Уезжай, пожалуйста! — шепчу онемевшими губами, но он глух к моим мольбам.
Машина продолжает стоять напротив моего укрытия, в свете фар неспешно танцует изморось. Дворники размеренно скользят по лобовому, и с каждым их подъемом и паданием у меня внутри обрывается невидимая нить, удерживающая от паники.
Страшно. Холодно. И так одиноко, хоть волком вой.
— Катись отсюда!
Я боюсь лишний раз пошевелиться, чтобы в потемках не запнуться за что-нибудь и не выдать своего присутствия. Если оно конечно для кого-то все еще является тайной…
Да, я все еще надеюсь на это. Тешу себя нелепыми мечтами, которые с треском разбиваются о нетерпеливый рев клаксона.
Снова вздрогнув, я зажимаю себе рот ладонями, чтобы не заорать, и снова вода за шкирку и сердце где-то на уровне коленок.
Проходит еще одна мучительно медленная минута, и водительская дверь распахивается.
Я жмурюсь и порывисто опускаю взгляд, включая режим страуса. Если я не вижу, то и меня не видят. Оно же так работает? Должно работать, иначе мне хана.
Хотя…
Мне и так хана.
Даже не надо смотреть, я по шагам узнаю человека вышедшего из машины.
Бывший муж неторопливо обходит ее спереди. Привалившись спиной к стойке, достает из кармана кожанки пачку. Зубами вытягивает одну и, щелкнув зажигалкой, закуривает.
Этот звук как выстрел в темноте леса.
Я не могу рассмотреть его лица. Вижу только красный тлеющий огонек.
Раньше Макс не курил. Даже не баловался, считая это самой дебильной привычкой на свете. Теперь же молча затягивался, небрежно стряхивая пепел на дорогу.
Я до рези в глазах всматриваюсь в широкоплечий силуэт и давлюяь ощущением неправильности. Могла ли я когда-то подумать, что буду вот так сидеть ночью в сырых кустах и бояться покинуть свое укрытие, потому что на другой стороне меня поджидал Кирсанов?
Скажи мне кто такую ересь, и я бы рассмеялась ему в лицо. Теперь совсем не смешно. Совершенно.
— Долго будешь там сидеть?
Его голос звучит глухо и совершенно инородно на этой пустой дороге. В нем нет эмоций, только усталость.
Я не отвечаю. Меня здесь нет. Тебе просто почудилось.
— У тебя есть время пока тлеет сигарета, — Макс равнодушно ставит перед фактом, и меня подгибаются колени. Будто кто-то разом выкрутил батарейки, лишив остатков сил.
Он не отпустит. Не уедет. Не простит.
Я непроизвольно кладу руку на свой еще плоский живот:
— Прости. Сегодня мне не удалось.
Возможно завтра, или на следующей неделе. Все, что я могу — это пообещать не сдаваться и не опускать руки.
Кирсанов больше не разговаривает. Продолжает курить, с каждой затяжкой выпивая мое время.
Смысла
