Я больше тебе не враг (СИ) - Маргарита Дюжева
Тюремщик провожает меня в кабинет на первом этаже, и уходит, тихо закрыв за собой дверь. Я же остаюсь один на один со своим ночным кошмаром.
При моем появлении Кирсанов не оборачивается. Как стоял лицом к окну, заправив руки в карманы, так и продолжает стоять. Я же топчусь возле самого порога, опасаясь сделать лишний шаг. Вообще боюсь шевелиться. Может, если стоять тихо-тихо, он не заметит? Не услышит, как стучат зубы у него за спиной.
Смотреть на него невыносимо. Меня так крутит, что каждый вдох через силу. Я будто ворую кислород, рывками втягивая его в легкие.
Все те же широкие плечи, обтянутые серым свитером, все тот же коротко стриженный затылок, даже одеколон остался прежним. Его запах кажется самым вкусным на свете, потому что ассоциируется с тем временем, когда были вместе.
Жаль, что самого времени уже не вернуть.
Я бесшумно переступаю с ноги на ногу, чувствуя, как холод поднимается по икрам. Но это мелочи, по сравнению с тем потоком злой стужи, что идет от Кирсанова.
Раньше я не знала, что рядом с ним может быть, как на Северном полюсе.
— Я очень внимательно тебя слушаю, — все так же не оборачиваясь, произносит он. Словно ему невыносимо смотреть на меня, словно боится, что если взглянет, то выдержка даст трещину, и тогда зароет меня под одной из сосен.
Я тяжело сглатываю и едва шевелю губами:
— Мне нечего сказать.
— Громче.
Горло внезапно перехватывает спазмом, и даже прокашлявшись, я не способна на что-то больше, чем жалкий сип:
— Мне нечего тебе сказать.
Кирсанов неспешно разворачивается ко мне лицом. Руки по-прежнему в карманах, взгляд волчий, исподлобья. Поза вроде спокойная, но в мимолетных жестах, в движении плеч, повороте головы сквозит угроза. Он как тигр, который вроде как сытый, но в любой момент готов выпустить когти.
Макс закрыт о меня полностью, на все замки, на поверхности только чёрствая корка. Наученный горьким опытом, он ставит между нами такую каменную стену, через которую я бы не пробилась, даже если бы захотела. Но я и не хочу. Я не готова увидеть демонов, которые беснуются на той стороне. Мне хватает отблеска их диких танцев в его глазах.
— Совсем нечего сказать? — Кирсанов пытливо прищуривается.
Большой, хищный, пугающе отстраненный.
Хочется прикрыться, положить руки на напрягшийся от волнения живот, но я ловлю уже пришедшие в движение конечности и принудительно обнимаю себя за плечи. Я не имею права выдавать свое состояние. Ни взглядом, ни жестом нельзя натолкнуть его на опасные мысли.
— Можешь начать с того момента, когда решила, что я — главное зло на твоем пути.
У меня немеют пальцы. Я не представляю, сколько ему известно, и как он до всего этого докопался, а спрашивать об этом — чистой воды самоубийство.
Поэтому нервно дергаю плечами:
— Ты и так все знаешь.
— Знаю, — кивает Максим, усиливая мое смятение, — но не понимаю. И мне чертовски хочется разобраться с тем, какого х…
Не договаривает, но и так ясно.
— Ну разберешься, и что дальше?
— А дальше… дальше все зависит от тебя. Ты же у нас девочка умная, — серые глаза недобро сверкают, — должна это понимать.
Глядя на него, я понимаю только одно — пощады можно не ждать. Этот Кирсанов вряд ли знает что такое милосердие.
* * *
— Я…
Тяжелый взгляд придавливает все сильнее. Привычное красноречие изменяет, и я не могу найти подходящих слов.
— Что ты? — вскидывает брови, — жалеешь? Извиняешься? Не знаешь, как так вышло?
У меня перед глазами молнией проносится видение того, как комья сырой земли падают на крышку гроба. Слышу это звук так отчетливо, будто все происходит прямо здесь и сейчас.
Алена ни в чем не была виновата. Это он ее сломал.
— Я сделала то, что была должна сделать.
Взгляд стремительно темнеет, становясь непрогляднее ночи, царившей за окном:
— Значит, была должна, — Кирсанов делает шаг ко мне.
Мне стоит огромного труда, удержать себя на месте.
— Из-за тебя…
— Я в курсе, что ты винишь меня в смерти своей подружениции.
Его равнодушие так цинично, что у меня перехватывает дыхание.
— Если бы ты не был таким черствым, она бы жила!
— Если бы я не был таким черствым, тебя бы уже отскребали с пола, — парирует он, подходя ближе.
У меня мурашки по рукам и спине, толпами, волосы шевелятся на затылке. А на языке горечь:
— Алена была прекрасной девушкой. Наивной. А ты воспользовался этой наивностью!
— Она была обычной, — припечатывает Макс, — Не слишком интересной и совсем не запоминающейся.
У меня к щекам приливает румянец. Я дымлюсь, едва совладав с яростью, вспыхнувшей в ответ на его слова.
— Какой же ты…
— Какой? — чуть склонив голову на бок, спрашивает Кирсанов. Ждет. Будто, ему действительно интересно узнать мое мнение.
— Она страдала из-за тебя!
— Я разве ей что-то обещал? Или она увидела во мне прекрасного принца, готового весь мир бросить к ее ногам?
Она и правда видела в нем принца. Сколько бы мы с Сашкой не пытались вправить ей мозги — все без толку. Как дурочка грезила о нем, думала, что стоит только рассказать о ребенке, как все изменится.
— Она была беременна.
— Подтверждение есть? Того что от меня?
Его слова, как оплеуха. Я аж задыхаюсь от возмущения.
— Как ты можешь? Знаешь, как она ждала тебя?! Надеялась, что одумаешься!
В его глазах ноль отклика.
— Я не мог одуматься, потому что в душе не ведал, что там у нее происходит.
— Врешь! Она писала тебе. А ты игнорировал. Просто кинул ее в черный список, потому что притомила, и забыл! А она мучилась, — меня трясет. От ярости, от обиды за Аленку, оттого что он стоит рядом, равнодушный, как скала, и смотрит на меня сверху вниз. — Да, сердцу не прикажешь, оно само выбирает кого любить, а кого нет.
Почему мое выбрало именно его?! Зачем?!
Кирсанов мрачнеет еще сильнее.
— Я все понимаю. Но ты мог ее спасти. Тебе это ничего не стоило, ты бы даже не заметил этих копеек. И твой сын был бы с матерью, а не с чужими людьми.
— Повторяю, — Макс цедит сквозь зубы, — я ничего не знал. Ни о ребенке, ни о каких-то там проблемах. У нас не те отношения были, чтобы потом отслеживать, как там дела у бывшей. Разошлись и все.
— Даже сейчас отпираешься? — я горько усмехаюсь, — разочаровываешь, Кирсанов. Я видела те письма, которые она отправляла. Я
