Счастливые бывшим не пишут - Елена Лабрус
И удивилась ещё больше: Марк выложил новые фотографии.
Сон как рукой сняло.
— Что? Чёрт! Нет! — подскочила я. — Только не говори, что ты снял ту чёртову квартиру!
Я всматривалась в вид из окна — сомнений не было. Снежные шапки на ёлках в парке. Голые скелеты деревьев на берегу. Белая лента реки, где днём над лунками сидели рыбаки.
Смешно, но мы сняли ту дурацкую квартиру ради этого безмятежного вида — новый микрорайон построили прямо у воды, а наш дом стоял крайним. Марк тогда сказал, что, наверное, с реки будет дуть, но квартира оказалась на редкость тёплой.
Именно эти слова я и прочитала в его комментариях к фото. И ещё три слова…
Я выдохнула — всё оказалось ещё хуже.
Он её не снял.
«Я её купил» — три слова, словно обращённые ко мне.
Он её купил.
Ту нашу с ним первую квартиру, в которой мы так и недоделали ремонт.
8. Марк
Курсор моргал на чистом поле листа.
Посередине крупными буквами было написано «ЗАЯВЛЕНИЕ».
Марк смотрел в экран ноутбука, но мыслями был далеко.
Прошло что-то около двух недель после развода, но вряд ли он мог сказать с точностью, сколько это: десять дней или десять столетий. Время словно остановилось.
Они развелись.
Он её потерял.
Какая-то из маминых кошек запрыгнула на колени.
Чёрная с белым ухом, кажется, это Бордо. Или Бордо та, что белая с чёрным хвостом?
Аня никогда не путала маминых кошек и точно знала без памятки на холодильнике, у какой непереносимость глютена, у какой аллергия на курицу, а какой — не пересыпать корм, а то она сожрёт всё, а у неё ожирение.
Когда мама очередной раз улетала в Швейцарию работать в клинике, или на симпозиум в Вену, или в Израиль консультировать сложную клиентку, кормить её зоопарк они приходили с Анной вместе: Марк бы обязательно что-нибудь перепутал.
Сегодня он приехал просто так. Мама пригласила его на ужин.
— Ну, что надумал? — села она рядом на диван. — Написал заявление?
Марк снял ноутбук с колен, закрыл и поставил на журнальный столик.
— Пока нет. И не знаю, стоит ли, — честно признался он.
Финансовая компания, в которой он работал аналитиком, вернее, начальником департамента финансовой аналитики, предложила ему годичную стажировку в Стамбуле. И дала время подумать.
— Это хорошее предложение, сынок, — сказала мама с напором, за которым Марк безошибочно угадал: она будет настаивать и уговаривать его согласиться.
— Я сильно потеряю в деньгах, а я залез в долги, чтобы купить квартиру, — ответил он.
— Да, ещё одно твоё глупое решение. Нет, — подняла она руки, — я не осуждаю, — но, честное слово, у меня только один вопрос: ты идиот?
— Мы были там счастливы, — бесцветно ответил Марк.
— Ну охренеть! — встала мама.
Ругалась она, конечно, как плотник, но в длинном шёлковом домашнем платье, стройная, длинношеяя (в свои пятьдесят шесть она выглядела потрясающе), с тюрбаном из платка на голове напомнила ему Нефертити.
Бюст Нефертити, хоть и стал таким же символом Египта, как пирамиды и Сфинкс, ещё в начале прошлого века был вывезен в Германию, так как германский археолог Людвиг Борхардт работал в Египте официально и имел право на пятьдесят процентов найденных им артефактов. По контракту самые ценные вещи должны были остаться в Каире, но он умышленно занизил значимость бюста. И второе столетие власти Египта требуют у Германии вернуть им Нефертити, но бюст и ныне там.
Эту историю им рассказали в Египетском музее в Каире в их последнюю поездку.
И Аня над Марком смеялась:
— Вот имя Борхардта ты запомнил, что он был женат на еврейке, а умер в Париже, не забыл. Что уж на что она была Нефертити, а Эхнатон всё равно поменял её на новую пассию Кийю на двенадцатый год правления, а в трёх кошках до сих пор путаешься.
— Ну ты сравнила, — отшучивался Марк. — То Нефертити, а то — кошки…
— Они были там счастливы! — передразнила мама. — Что может быть глупее!
— Мам, — встал Марк.
9
— Всё, всё, молчу, — подняла она руки. — Я в ваши отношения никогда не вмешивалась. Что бы между вами ни произошло, развелись вы сами, без моей помощи. Да, меня раздражала твоя жена, врать не буду. Её домострой мне чужд. Пюре, бульоны, бигуди, халаты, овощные заготовки, — она брезгливо передёрнулась. Марк хотел вставить, что Аня никогда не носила халаты, но благоразумно промолчал. — Это был твой выбор. Каким бы он ни был, я его уважала. Не понимала, но уважала, — развернулась она к стоящему посреди гостиной Марку. — И решение жениться, и решение развестись, ты принимал сам. Но покупать квартиры, — она покачала головой, увенчанной тюрбаном, как царица Египта. Немного уставшая и бледнее обычного, но всё же царица. — Это выше моего понимания.
Ну выше и выше. Он сказал как есть, раз она этого не понимает — ну, значит, не понимает.
— А что, кстати, между вами произошло? — спросила мама.
Марк вздохнул.
— Она тебе изменила?
— Ну, почему сразу изменила? — взмахнул руками.
— Ты ей изменил? — не дрогнула мама.
— Да никто никому не изменял, мам! Наверное, если бы она изменила, мне было бы даже легче. Или я ей. Тогда я бы знал, что делать. Но я всё время пытаюсь понять, почему, когда, что пошло не так. И не могу. Наверное, она меня просто разлюбила. Так бывает, — он тяжело рухнул обратно на диван.
— И что бы ты делал, если бы ей изменил? — с азартом натуралиста, препарирующего лягушку, расспрашивала его мама. Бесстрастно и во имя науки.
— Вымаливал бы прощение. Что ещё я мог сделать? — пожал плечами Марк. — Вымаливал и надеялся, что она меня простит.
Мама приподняла бровь, словно такое поведение было ей совершенно непонятно, или, по крайней мере, чуждо. Раньше Марк думал, бездушие — её профессиональная черта, но сейчас всё чаще склонялся к мысли, что это присущие ей хладнокровие, даже чёрствость и душевная глухота сделали из неё хорошего врача: гинеколога, репродуктолога, акушера, эндокринолога.
— Думаешь, она бы тебя простила?
— Если бы любила, думаю, простила бы.
— А ты её? Если бы тебе изменила она?
— Мама! — мотнул головой Марк. До чего же она любила расковыривать болячки. — Она мне не изменяла. Просто разлюбила.
— Тогда тебе точно нужно соглашаться на эту стажировку, — как Марк и предполагал, свернула на нужную ей тему мама. — Она тебя разлюбила, вы развелись — цепляться не за
