Счастливые бывшим не пишут - Елена Лабрус
У меня на столе завибрировал телефон: звонила мама. У Завьяловой телефон заверещал в кармане: судя по рингтону, её разыскивал директор.
— Уже иду, — коротко ответила она и встала. — Ну, так что? Пятница.
— Давай не сегодня, — скривилась я, сбрасывая звонок. Мама — это плач Ярославны, и это надолго, а у меня летучка. — Я к маме обещала заехать. Надо было машину со станции техобслуживания забрать ещё вчера. Сестре двоюродной подарок купить. Бывшей свекрови витамины для кошек завезти, — слегка преувеличила я про срочность поставки витаминов.
У Зины на лбу было написано: «Серьёзно? Кошки бывшей свекрови?» И я уже готова была начать оправдываться: «Я обещала, а мне только на этой неделе привезли». Моя команда делала рекламу ветеринарной аптеке, свекровь увидела её по телевизору и захотела кошечкам такие добавки, ну мне и прислали их как презент. Но Зина сдержалась.
— Как знаешь, — развела руками Завьялова и, покачивая бёдрами, пошла к двери.
Она говорила, что в этой юбке ходит как Ингрид Бергман по лётному полю в «Касабланке». Наша уборщица тётя Маша говорила про её походку в любой юбке: как бодливая коза на сносях.
Я никогда не видела беременную козу и не помнила Бергман в «Касабланке», но сегодня была склонна верить тёте Маше — походка у Завьяловой и правда была решительной, а рожа довольной — у сучки сегодня будет секс. Может, прямо сейчас, не зря же ей звонил Артур Манн.
Ну пусть отдерёт её как козу. Пусть хоть кому-то будет сегодня хорошо.
А мне просто нужно работать.
А вечером съездить к маме.
5
Как и ожидалось, мама открыла дверь с заплаканными глазами.
Я добралась к ней лишь поздним вечером, забрав машину на СТО и почти два часа простояв в пробках, образовавшихся из-за накрывшего город снегопада. Вчера это были лишь приятные медленно падающие снежинки, а сегодня валило как из ведра.
— Бедная ты моя, — обняла меня мама, не дав толком раздеться и снова заплакала.
— Мам, ну не начинай, — буквально взмолилась я. — Пожалуйста!
— Как же мы теперь… — рыдала она, и не думая внимать моим увещеваниям. — И без отца, и без Марка.
— Мама! — я готова была её встряхнуть. — Это не одно и то же! Папа умер, а Марк жив. Прекрати сейчас же!
Отец умер шесть лет назад. Всю жизнь мы мотались по гарнизонам (отец был военным), а тут ему дали квартиру, хорошую должность в штабе. Мы, наконец, осели, появились деньги, возможность куда-то съездить. Родители думали прикупить домик в Подмосковье. Я окончила школу, поступила в универ. Думали заживём. И вдруг у папы инфаркт. И всё. Его не стало. И не стало ничего.
Мама повеселела, когда я познакомилась с Марком. И окончательно ожила, когда мы поженились. Тоже ждала внуков, хвасталась подругам, какой Марк замечательный, серьёзный, умный, внимательный. Как у нас всё хорошо. Марк стал светом её жизни.
А я её подвела.
Мне всегда хотелось ей напомнить, что когда-то светом её жизни был Миша Беккер, и она поедом меня ела, когда мы расстались. Но тогда папа ещё был жив, и за все четыре года с Марком, снова видя её восторг и благоговенье, гордость и счастье, припомнить ей беззаветную любовь к Беккеру, и как она меня обзывала, как винила за то, что мы расстались, я себе ни разу не позволила.
Из кухни вышла тёть Света, мамина старшая сестра.
— И давно она так? — повернулась я, не в силах прекратить поток маминых слёз.
— Со вчерашнего дня, — тяжело вздохнула та.
Я кивнула:
— Ясно.
Отвела маму в гостиную. Усадила в любимое кресло. Подала кружку с травяным чаем, что навела ей тёть Света и набрала Марка.
— Неужели я всё же что-то забыл? — усмехнулся он, скорее горько, чем с издёвкой.
— Нет, — вздохнула я. От чая истошно воняло валерьянкой, и я настойчиво подтолкнула кружку маме, заставив отхлебнуть. — Прости, что беспокою, Марк, хотя обещала этого не делать, — как могла, напускала я холода в голос.
— Да, ничего. Я особо ничем не занят, — ответил Терновский миролюбиво, мне даже показалось заинтересованно, но отогнала эту мысль.
«Странно, я думала ты-то обязательно будешь праздновать», — рвалось с языка.
«Странно, но я думал, ты тоже», — просился его ответ.
Но мы оба промолчали.
— У нас тут, — я кашлянула, не рискнув гневить Бога, хотя на язык просилось одно слово — трагедия. Строго посмотрела на маму, и она тут же стала пить противный успокаивающий чай с таким рвением, словно умирала от жажды.
— В общем, ты не мог бы заехать к моей маме, когда у тебя будет время.
— Мог бы. А что случилось?
Я словно видела перед собой его лицо. Хмурую складку между бровей. Длинные пальцы, потирающие лоб. Он всегда так делал, когда был чем-то озабочен.
— Ничего не случилось, Марк. Но ты же знаешь мою маму, — вздохнула я.
Её склонность утрировать, видеть в каждой невинной сыпи сифилис, а в каждом случайном прохожем — маньяка, давно стала в нашей семье чем-то сродни притче во языцех или семейной традицией. В том, что мы с Марком развелись, она видела полный крах. Крах моей жизни, крах её жизни (не так она меня воспитывала), плюс я попрала всё, что, по её мнению, вкладывал в меня отец, чему учил и о чём просил. А ещё она больше никогда не увидит Марка. Это была базовая претензия: что я лишила её возможности с ним общаться.
— Она второй день рыдает, что не сможет тебя больше видеть, — тяжело вздохнула я.
— Да без проблем, я заеду, — тут же согласился Марк.
— Конечно, когда у тебя будет время, — уточнила я.
— Может, в следующие выходные?
— До следующих выходных доживёшь? — строго посмотрела я на маму.
Она поспешно кивнула.
Я вспомнила, что у Наташи, тёть Светиной дочки и моей двоюродной сестры в следующие выходные день рождения (и я, кстати, так и не купила подарок), и мама на празднике обязательно будет. Но уж как-нибудь разберутся.
6
— Отлично. Спасибо, Марк! — ответила я.
— Да не за что.
Я точно знала, что он пожал плечами. И не услышав больше никаких звуков, ни скрипа матраса, ни бормотания телевизора, подумала, что он, наверное, стоит у окна.
Если бы он смотрел телевизор, то, скорее всего, даже громкость бы не убавил, отвечая на звонок, что меня обычно раздражало («Да убавь ты звук! Сколько
