Грань - Фло Ренцен
Если Эрни такой, значит, он…
— Ты где?..
— Я в жопе, — говорит он по-русски.
— Где конкретно?.. — допытываюсь, стараясь не истерить — ни взрывов, ни стрельбы, ни громогласных разборок на том конце связи вроде не слышно. Все же спускаюсь по лестнице медленно, будто на костылях.
— Я в «Лотосе». На Курфюрстенштрассе. Мне надо заканчивать. Kommst du? Приедешь?.. — уточняет он с надеждой и, как мне почему-то кажется, отчаянием в голосе. — И… сис… nimm Geld mit… деньги захвати…
Охренеть, охрене-еть, чуть не плачу я с неслышимым ревом. Он специально говорит по-немецки для тех — там, с ним. Чтоб они поняли, что он сообщил и что сейчас кто-то привезет деньги.
— Wieviel? Сколько?
— Viel. Много.
Блять.
— Fast achthundert. Почти восемьсот.
Чуть меньше штуки?.. Гос-с-споди, и только-то… тогда жить можно…
— Все? — слышу я из его сотки другой, мужской, чужой какой-то голос. — Сюда давай… Pfand. Залог.
Затем — конец связи.
Кажется, у моего брата только что отобрали сотку.
* * *
Так, «Лотос»… Автосалон, что ли?.. А, не, это «Лексус»…
Откуда я знаю это название?.. Мне показалось или, едва я о нем услышала, у меня в голове что-то дзынькнуло?
Но быстрее, чем успеваю припомнить, дзынькает снова, на сей раз названием улицы: Курфюрстенштрассе… Эрни, ты это, блин, серьезно?..
«Лотос» — это ж бордель. Скок. Тот самый… скок… в котором я была однажды. Туда потащил меня Рик. Ско-ок… Вернее, не Рик, а Резо.
Мысли скачут в голове.
Скачу по лестнице, потом по Ку‘Дамму. Кажется, я подвернула ногу, но не чувствую боли. Не чувствуя мороза, несусь на перекресток, а сама икаю в трубку, чуть не плача:
— Я не приеду… давайте без меня…
— Кати!!! Почему?!!
— У меня был контакт… с инфицированной персоной… меня только что направили в тест-центр. А если окажусь «положительной», оттуда сразу — на ПЦР.
— Не переживай, — говорит Мартин, явно подавляя маты. — Передвинем слушание.
— Не надо передвигать, — почти рыдаю я, а сама думаю: где там этот маленький долбоёб… как он там…
Вот-вот разревусь, пока требую, чтоб начинали без меня, совсем, как раненые в героических военных фильмах требуют оставить их умирать.
Так, только умирать мне в принципе нельзя, а сейчас вообще некстати. Мне резко стало наплевать на слушание, а плакать хочется по Эрни. Но и плакать тоже некстати абсолютно.
«Лотос». Туда таскал меня Рик… А сейчас меня туда вообще пустят?.. Кто ж их знает. Пока там объясню, кто я и зачем я.
«Нет» — думаю. «Сама разбирайся». «Не нет, а да» — думаю самой же себе. «Тут не про меня сейчас. Не про мою гордость и самодостаточность».
Его номер я не удаляла. Повезет, если он его не сменил.
— Привет.
Не сменил.
Не слышу, удивляется ли звонку — не в состоянии прислушиваться.
— Привет. Помощь нужна. Эрни подстрял. Поможешь?..
— Конечно.
Минут через семь прыгаю в машину к Рику. Быстрее в это утренне-час-пиковое время смогла бы приехать только пожарка или, там, скорая.
— Привет, — плюхаюсь на переднее.
— Привет. Ну что он там?
— Не-знаю-они-у-него-телефон-забрали.
Стараясь не рыдать перед ним, говорю тараторящей скороговоркой и чуть выше своей обычной тональности.
Тут только поворачиваюсь и бросаю на него взгляд.
Взъерошен, трехдневная щетина, сам в строечных шмотках — «безопасные» ботинки, неоновая жилетка поверх куртки. Блин, я прямо с работы его сорвала.
Додумываюсь извиниться:
— Прости, что я тебя…
— Не, ты че…
Рик кладет руку мне на колено:
— Эй, все будет норм.
В его прикосновении даже сквозь джинсу чувствую знакомую привычность и, кроме того, поддержку, от которой немного утихомиривается мое колотящееся сердце.
Бросаю ему благодарный взгляд, и он едва заметно и ободрительно улыбается:
— Ниче страшного не случилось, вот увидишь.
Пусть, пока ждала его, успела начитаться про взрывную опасность и криминогенность берлинской бордельной сцены — теперь я еду туда не одна.
Наблюдаю, как его рука легонько управляет рулем, и чувствую, что еще больше успокаиваюсь. Несколько минут разглядываю эмблему на руле, прежде чем до меня доходит, что это «Мазда». Когда садилась, не заметила модель. Теперь лишь слышно, что электро. Или гибрид.
Интересно, его тачка или Нины?.. Салон почти белый, вернее, цвета очень светлого макьято — ее, конечно… Да, она ж еще тогда, в сауне хвалилась, что на ее выбор будут брать.
Хрен его знает, зачем подумала. Какие сейчас могут быть мысли об этом?.. Тут ребенка спасать надо.
Смертельная тревога сменяется не менее смертельной злобой на «ребенка»:
«Из садика его забирала. С пар бегала, как дура. На площадке детской зависала с ним — мамаша его столько с ним не зависала. Уроки с ним, блин, делала. А от гандбола «мазала» сколько раз… Вот чем кончается».
Тоже непонятно, зачем думаю — все это давно в прошлом.
— Деньги есть? — коротко осведомляется Рик, вырывая меня из раздумья.
— Да-да, есть… или… нету налом… твою мать… — расстраиваюсь-было.
— Ниче, у меня есть.
Хочу сказать: «Я отдам» — но лишь молча киваю ему. Что-то подсказывает, чтоб не говорила и также не уточняла, сколько их там вообще было надо.
Не сразу соображаю, что Рик тем временем звонит кому-то, предупреждает, что мы сейчас приедем и чтоб до меня на входе никто не докапывался. Меня начинает легонько трясти, но это вскоре проходит.
* * *
(Примечание автора, приведенное уже ранее во второй части "Не обещай": с момента вступления в силу соответствующего закона в 2002 г. в Германии было легализовано занятие проституцией и связанная с ним деятельность; целью легализации являлось улучшение условий жизни и финансовой ситуации женщин, занимающихся проституцией, обложение получаемой прибыли налогом, а также обеспечение социальной защиты женщин. Одним из долгосрочных последствий легализации было постепенное восприятие данного занятия обществом, как «приемлемого», хоть и не равнозначного другим видам занятости.)
«Лотос» нежно мигает неоново-розовым. На морозе и свет этот кажется холодным.
Рик, кивая предупрежденным секьюрити, заводит меня внутрь.
Сейчас «до обеда», девочек нет.
Эрни сидит в углу в окружении «телохранителей», копающихся в сотках полулежа на стульях и, наверно, мечтающих поскорее «сдать вахту». Его специально усадили в этот угол, чтоб было не видать с улицы, что в «Лотосе» щеглов обслуживают.
В контексте места и времени мой худосочный, долговязый брат с выпирающим кадыком более чем обычно кажется мне щеглом-оборванцем. Последнее связано не с его прикидом «спорт-оверсайз», нормальным для пятнадцатилетнего лего-блогера, а, скорее, с устало-невыспавшейся, непутевой обездоленностью, которой несет от него за три
