Грань - Фло Ренцен
Но он потом и обо мне вспоминает и порывается обнять.
Но я, не допуская телячьих нежностей, соплей и обжималок, ворчу-провожаю его:
— Иди уже, ух-х…
Так вот отправляем Эрни в объятия маменьки и папеньки — Рик — хлопнув по плечу, я — пинком под зад почти. Пусть сам им все объясняет, если они дома. Пусть отбрехивается. Я пас.
Потом Рику надо позвонить. Соображаю, что просто так смываться не хочу, поэтому использую время, чтобы снять деньги и рассчитаться с ним. Не удивляюсь, когда он не хочет брать, однако очень решительно сую ему в карман четыре двухсотки.
Когда это сделано, собираюсь идти на метро, но Рик как-то незаметно усаживает меня в машину.
В машине даю волю накопившимся эмоциям.
— Ну, га-авнюк мелкий, а… акселер-ра-ат… Э-эр-ни-и-и… Вот на хрена вообще братья, а? Младшие — тем более.
Рик посматривает на меня сбоку с каким-то участием.
— Да знаю, знаю… — подтверждаю хмуро. — Было.
Уже по ходу складного рассказа Эрни я больше из чувства интуиции подтасовывала туда, что после пробложенной ночи и тщетных поисков «своих» Эрни, возможно, не сразу вернулся из комнат. А когда он завершил повествование, я вновь «увидела» перед глазами «счет», согласно которому четверо, а не трое получили интимные услуги.
Чувствую одинокую грусть от потери младшего брата и досаду на того, кого мне вместо него подсунули.
— Да ладно, че ты. Взрослеет пацан. Да он не планировал — кореша втянули, — смеется Рик и реакция его закономерна. Я сержусь на это замечание, однако через сердитость ощущаю странную, почти родственную связь с ним.
Язвлю:
— М-да, зато теперь-то… А друзей тоже надо выбирать уметь.
Почему-то мне становится легче и спокойнее от его насмешек.
— Ты и знать не хочешь, во что я вмазывался из-за друзей.
— Да уж, «и знать не хочу», — усмехаюсь.
— Сама-то как? — внезапно спрашивает Рик.
«Ты спрашивал уже» — вертится у меня на языке. «Когда расставались в Сфере».
— Да ниче. Если б не всякие там… дефлорации… взрослеющих родственников. Тьфу ты.
— Понятно, — смеется он.
Оказывается, живу я поразительно близко от отца. Замечаю как раз — мы уже приехали.
— Слушай, спасибо, а… — начинаю, но он с каким-то непонятным выражением на лице не дает мне договорить, будто неприятно ему слышать от меня слова благодарности.
В этот момент я и сама ощущаю, насколько нелепо то, что я его благодарю. Как если бы маму за что-то благодарила или папу. Или Эрни, этого засранца. Хотя его, дай Бог памяти, и благодарить пока было не за что.
Мозги опять переключаются на Лотос, этот злополучный Лотос. С тайным неудовольствием подмечаю, что только что снова с некой расстроенной ревностью представляла, как, наверно, и Рик бывал там раньше. Что там, наверно, делал. С веселым почти огорчением думаю, что оттенок чувств моих ни капли не изменился с тех пор, как в последний раз об этом думала.
— Ну, Эрни… — перескакиваю обратно на брата. — Ну, с-с-спасибо. Засраньё такое.
— Пацана там сильно не гнобите, — просит на прощанье Рик.
— «Гнобите»? Кто ж его гнобит! — усмехаюсь я в ответ. — Да он из нас веревки вьет.
— Этого тоже не надо.
Ишь ты, нашелся мне тут опытный «папаша» и брат старший в одном флаконе.
Зачем-то объявляю ему:
— К твоему сведению: я его не сдам. Я не такая, понял?
Но он только смеется, подтрунивая надо мной, что, мол, ясное дело я — свой кореш.
Вот так как-то и расходимся.
Лишь дома я обнаруживаю, что все четыре двухсотки перекочевали-таки в карман моего пальто — ловкий, думаю, чертило.
паразит, — пишу ему, — чего бабки не взял
В ответ от него приходит хулиганский, корчащий рожу смайлик.
Я вспоминаю все дела, которые у меня сегодня накрылись, но на душе отчего-то такой слабо мерцающий тепло-желтый — нет, не осадок. Осадок — это плохо, а это — ну… будто засиделась теплым вечером в поле.
Вот прямо так и объясняю во время вечернего видео-звонка маме.
Она спрашивает:
— Ты чего это такая умиротворенная?
— Да просто так.
— Подскажешь, где дают такие «просто так»?
— Сама не знаю. Просто засиделась теплым вечером в поле.
Мама с сомнением смотрит на меня, потом — куда-то в сторону, должно быть, в синюю темноту за окном или на узоры на стекле — маленькие лотосы. Наверно, мама тоже, как и я, думает про то, что мороз сильнее крепчает к вечеру.
* * *
Глоссарик к ГЛАВЕ СОРОК ВТОРОЙ "Лотос":
Карре-Ост — "восточный квадрат" — вымышленное название крупномасштабного строительного проекта в восточной части Берлине, в ктором задействована проектировочная фирма Кати
Курфюрстенштрассе — улица в одном из кварталов красных фонарей в Берлине
Бланкенбург — район в Берлине, в котором в книге происходит перестраивание железнодорожного вокзала
Веддинг — район Берлина, в котором проживает отец Кати с семьей, а также предположительно живут Нина и Рик
Фридрихсхайн — район Берлина, в котором проживает мама Кати
Бикини-центр — торговый центр-шопинг молл в Берлине
ГЛАВА СОРОК ТРЕТЬЯ Тайное явное или Макьято, теперь с пенкой
Мороз не отпускает. Кажется, он к нам надолго.
— Конфет, ты че без шапки? — наезжает на меня Рози, еще издалека завидев мой красный нос.
— На шарф понадеялась, — отчитываюсь я.
— И где?.. — инквизитирует Рози, будто в детском садике.
— Посеяла.
Даже заметила не сразу — не до того было. Тротуары наши, залитые гололедицей, да травмы-переломы прохожих на этой почве — это давно уже притча во языцех. К тому же, пока добралась, пару раз звонил Эрни. Я мысленно на него огрызалась, но была для него недоступна и решила оставаться недоступной весь сегодняшний день. Может, и сверх того.
— Кати, ну чего там твои ПЦР-тесты?.. — по-отечески сердито наседает на меня Мартин.
— «Негатив», как видишь.
— Никого там больше со вчерашнего дня не лапала?..
— Нет вроде.
— Вот и «файн». Погнали в сенат.
— Перебил?.. О-о, Ма-артин!..
Паясничаю: напускаю на лицо по-идиотски заискивающее обожание примерно-подобострастной подчиненной, которому шеф, естественно, не верит:
— Так, пообезьянничай у меня! Все отменить! На моей поедем. Берешь планы, спускаешься и ждешь меня!
— Там же ж холодно! — возмущенно взбрызгивается за меня Рози.
— Ну, оденешься! И никуда не рыпаться!
— Есть — никуда! — «козыряю» я.
* * *
Итак, мне не суждено отсидеться в тепле. Потерянный шарф, о котором успела позабыть, напоминает о своей пропаже аккурат, когда, как дура, вылезаю из конторы. На мерзком
