Вечно ты - Мария Владимировна Воронова
– Как и все остальное, что окружает меня здесь.
– В общем, скажите, что теперь вы чувствуете себя лучше и понимаете, что раньше были больны. Это все, что требуется, чтобы признать лечение эффективным.
Корниенко резко останавливается возле окна, бросает мою руку, разворачивается и смотрит на меня почти прежним грозовым взглядом:
– А госпитализацию обоснованной, не так ли?
– Так, – кисло соглашаюсь я.
Он вздыхает:
– Татьяна Ивановна, я очень ценю ваше человеческое отношение ко мне, поверьте, но подобные предложения считаю оскорбительными и прошу больше их не делать. Регина Владимировна обязана по долгу службы, а вам не надо.
– Лев Васильевич, это для вас единственный выход.
Он выпрямляется и переводит свой грозовой взгляд куда-то вдаль:
– Видите ли, на том злополучном заседании я вел себя сдержанно и корректно. Я не нарушал субординацию, никого не оскорблял, не бегал по залу с криками «миру – мир» и не совершал диких выходок, которые мне сейчас приписывают. Я просто доложил вышестоящему командованию и партийным органам текущую обстановку, как она была в реальности, а не так, как им хотелось бы услышать. Так же исходя из пятилетнего боевого опыта я изложил свои соображения по урегулированию ситуации. Повторюсь, это были всего лишь соображения, но подкрепленные фактическими данными. Я представил их на рассмотрение высшего начальства, только и всего. Вы хотите, чтобы я сказал: да, это был бред, выкиньте его и больше никогда не вспоминайте. Большие потери, бездарные решения, все это существовало только в моем воспаленном мозгу, а реальность, она такая, как вам хочется. Но только тот мой доклад – не порождение больного сознания, нет. Это результат пятилетнего боевого опыта, цена ему – сотни солдатских жизней. Ребята шли в бой и гибли, потому что верили мне. А как я посмотрю в глаза их матерям и женам, когда они узнают, что их родные погибли не защищая родину, а исполняя безумные приказы шизофреника-генерала?
– Простите, Лев Васильевич.
Он вдруг крепко пожимает мне руку. На теплой ладони чувствуется маленькая круглая мозоль от швабры.
Время пить чай, и я заглядываю к Регине Владимировне. Сегодня у нас рахат-лукум, за которым я специально ездила в магазин «Восточные сладости», и бутерброды с докторской колбасой.
– Послушайте, Татьяна Ивановна, – мягко произносит Регина, подавая мне чашку, – последнее время мне кажется, что между нами что-то не так.
Вопрос застает меня врасплох, и я не нахожусь что ответить. Она, к сожалению, права.
– Так не принято, особенно между женщинами, но я сразу признаюсь, что телепатией не владею, и вообще она еще научно не доказана как явление, поэтому спрошу прямо, что вас смущает?
Немножко оправившись от неожиданности, говорю, что ничего.
Регина хмурится и качает головой:
– Татьяна Ивановна, прошу вас… Я очень дорожу нашей дружбой, и с одной стороны, очень не хотелось бы ее терять, а с другой – я могла немного одичать за годы одиночества, да и смолоду не очень легко находила общий язык с людьми. Если как-то вас обидела, поверьте, это произошло невольно.
– Боже мой, конечно, нет!
– Но я определенно чувствую какой-то холодок, фальшь! Скажите, в чем дело, и я постараюсь это исправить.
– Все в порядке, Регина Владимировна.
– Если бы так… Не считайте меня истеричкой, просто я считаю, что откровенный и честный разговор всегда лучше умолчания. Может быть, вам показалось, будто я вас использую?
– Каким, простите, образом?
– Специально приблизила вас к себе, чтобы вы ухаживали за моей собакой, когда я буду в командировках?
– Господи, что за чушь! – я смеюсь во весь рот, кажется, первый раз после Пашиной смерти.
– Вот именно. Я задумалась о собаке уже после того, как мы начали дружить.
– И это была отличная идея!
– Так что, Татьяна Ивановна? Мне, ей-богу, не хотелось бы пристально наблюдать за вами, строить догадки исходя из ваших интонаций, жестов и случайных оговорок, выработать логичную гипотезу, поверить в нее, смертельно обидеться на вас, а потом выяснить, что дело было абсолютно в другом! Давайте поговорим, прошу вас. Обещаю, я не обижусь, какой бы ни оказалась причина.
Пожимаю плечами:
– Если бы это еще было так просто, Регина Владимировна… Я самой себе-то затрудняюсь внятно объяснить, а вам и подавно.
– А вы попробуйте.
– Ну хорошо. Дело в Корниенко. Сразу скажу, – поспешно начинаю я, заметив, что Регина уже набирает воздух в легкие, – к вам у меня ни малейших претензий нет. Вы делаете все, что только от вас зависит, и единственное, в чем бедняге повезло, – это что он попал к вам, а не к другому доктору. Выписать его нельзя, диагноз снять невозможно, потому что стоит ему оказаться на воле, как на него тут же сфабрикуют уголовное дело, и он заедет обратно в психушку, только уже через суд и в тюремного типа. Все это я понимаю, но мне больно смотреть, как здоровый парень чахнет из-за произвола властей.
– Да, это очень плохо, но поверьте…
– Я верю, Регина Владимировна, верю! – кажется, я кричу, поэтому поспешно отпиваю глоток чая и делаю глубокий вдох. – Вы стараетесь облегчить его участь как только можете, и вообще с моей стороны было бы крайне непорядочно вас упрекать, ведь рискуете вы, а не я. С меня какой спрос, я терапевт, всю жизнь на периферии, да еще с перерывом стажа, откуда взяться диагностическому мастерству. Моей подписи нигде стоять не будет, так что, сидя в теплом безопасном укрытии, нельзя посылать Александра Матросова на дот. Нет, ни судить вас, ни презирать, я ни малейшего права не имею.
– Но в глубине души судите и презираете? – холодно усмехается Регина Владимировна.
– Нет, нет, конечно, нет! Вот ни на столечко, честно!
– Если я его сейчас выпущу, я и ему не помогу, и сама все потеряю.
– Я понимаю это прекрасно.
– Тогда в чем дело?
Пожимаю плечами:
– Как бы вам объяснить? На уровне мозга я все прекрасно понимаю, но в глубине души сосет какой-то червячок… чувствую себя не подругой, а какой-то подельницей, что ли… Ну вот если бы мы с вами случайно убили человека и закопали его труп, то, как думаете, легко бы нам было дальше дружить? Так вот мирно попивать чаек, зная, что из-за нас кто-то гниет в земле?
Регина Владимировна молча закуривает, втягивая дым сквозь плотно сжатые губы. Мне кажется, сейчас она скажет «пошла вон, чистоплюйка», но начальница, затянувшись и нервно стряхнув пепел, только пристально смотрит на меня. Я еще раз хочу промямлить, что ни в чем
