Ты доиграешься, детка - Лиза Бетт
И она зарыдала.
Заревела, содрогаясь от боли, разрывающей нутро, как коршун добычу, задрожала, будто тело изнутри наполнилось убивающей сердце вибрацией, завыла, так надрывно, словно не человеком была, а раненым зверем… А я не дышал.
Не знал, что лучше: сопротивляющаяся фурия или раненная львица, и просто растерялся, боясь шевелиться.
Она рыдала, цеплялась за меня ногтями, выла, хрипела от боли, а я держал ее, хотя видит Бог, она и не пыталась вырваться. У нее просто не было на это сил. Её тело отяжелело, словно она не пыталась стоять, и мы медленно осели на пол, под взрывающий виски стук наших окровавленных сердец.
И в этот момент в голове взорвалась мысль, что вот так, близко, отчетливо и крепко я больше никогда уже не смогу ее прижать к себе. Она больше никогда не позволит мне касаться ее кожи, вдыхать запах волос, наслаждаться близостью, потому что поняла – её предали.
А предателей не прощают.
– Я хотел сказать тебе, – соврал, и оба это поняли, только мне мои слова причинили лишь дискомфорт, а Нику порвали новыми всхлипами. – Просто не знал как…
Она слушала? Понимала?
Казалось, она просто позволяла держать ее, а я как дурак цеплялся за эту реальность, хотя давно уже понял: как ни цепляйся за нее, удержать не смогу.
– Прости меня, – слова оглушили своей беззвучностью. Они как первый снег прикрыли всю грязь, причиной которой я стал, но Ника не ответила. Она успокоилась, больше не рыдала, лишь изредка вздрагивая и глядя куда-то в пространство стеклянными глазами. – Прости меня, прости, клянусь, я люблю тебя, и никогда не желал сделать тебе больно.
Больше снега. Больше.
Но он все равно таял.
– Я не знал, не знал, кто ты, когда был с тобой той первой ночью, клянусь, Ника, не знал…
Мне в пору бы заткнуться, вот только теперь слова текли рекой, как до этого слезы Ники, теперь бесследно высохшие.
– И я не знал, что ты любила его. Не знал, что о нем рассказывала. Не знал, что его мной пыталась заменить.
Горечь понимания заставила эту гребаную мышцу в груди сжаться, но я знал, что сам позволил Нике сделать это. Потому что это единственный способ быть с ней рядом.
– И я не хотел соглашаться, но видит Бог, я не жалею, что привез тебя сюда.
Она дернулась, словно от пощечины, и я проклял свой язык за то, что произнес.
– Это он просил? – ледяное спокойствие. Пугающе ровное. От него веет могильным холодом, как и от пустых глаз. Она должна знать. Только мысль эта пришла в мозг слишком поздно.
– Глупо было…
– ОН!?
– …да…
Отшвырнула мои руки, отбросила от себя как гремучих змей, отползла по белым осколкам фарфора, не замечая, что оставляет кровавые следы.
– Почему? – в убийственно-спокойном взгляде на секунду появилась брешь, и я смог прочесть немой вопрос, который тут же утонул в стеклянном равнодушии.
Почему.
– Он боялся, что ты помешаешь им пожениться.
– Марина знала? – её голос дрогнул, подтверждая мою догадку.
Сестра – самый родной на земле человек. И мое предательство по сравнению с предательством сестры – ничто.
– Нет, – даже если бы знала, я не смог бы повернуть этот нож в ее сердце.
И мой ответ словно напитал Нику силой.
Она медленно выпрямилась и поднялась на колени, а потом и на ноги. Хрупкая, худая, беспомощная, но сейчас она не выглядела сломленной. Встала, на секунду прикрыв глаза, а потом открыла их и прошла в комнату.
Как в тумане поднялся следом, и пошел за Никой, боясь того, что она рано или поздно произнесет.
– Отвези меня на вокзал, – ни домой, ни в город. На вокзал. Потому что ни минуты больше не сможет вынести в этом доме. Как и я.
Вместо ответа подошел к шкафу и вынул оттуда черную сумку. На ее дне лежал черный пакет, который развернул дрожащими руками и, повернувшись к стоящей у кровати Ники, положил деньги на покрывало.
Знал, что после этого больше не будет ни единой ниточки, держащей ее здесь, знал, что потеряю ее навсегда, знал, что отдам их – и перечеркну все, что так старательно возводил. Но все равно опустил этот гребаный лям на покрывало, и купюры веером рассыпались по матрацу.
– Они твои, – замер, борясь с желанием сгрести Нику в объятия и заорать, чтобы не смела уезжать, но этим сделаю только хуже. Она не простит.
– Здесь больше, – она не поднимала на меня глаз, продолжая сверлить взглядом купюры, глядя на них так, словно они пропитаны кровью.
– Полмиллиона, те, что дал Никита, чтобы я увез тебя, – она задержала дыхание, но не подняла глаз. – Полмиллиона те, что обещал тебе я. Они по праву твои. Забирай.
Выдохнула с шумом, а потом сгребла деньги и ударила пачкой мою грудь, выбивая кислород из легких. Купюры посыпались на пол, но она продолжала прижимать их часть к моей ледяной груди, глядя прямо в глаза.
– Мне надо попасть к ним на свадьбу.
Перехватил ее кисть, до боли сжимая запястье, прижимая теснее к груди, чтобы ближе, но Ника не позволила.
– Я. Должна. Попасть. На свадьбу.
Её кожа была холодна как лед. Безотчетно провел по ней большим пальцем, и Нику коротнуло. Дернулась, собираясь отнять кисть, но я не дал убрать, сжимая до побелевших костяшек. До синяков на коже.
– Ты готова отдать миллион, чтобы попасть на свадьбу сестры?
– Нет, Стас, – выплюнула с отвращением, явно адресованным мне. – Я готова отдать все, что у меня есть.
Оставил Нику одну, вышел в кухню, только сейчас заметив лежащий на полке телефон. Оставил его дома, долбоеб. Надо ж было…
Вышел на улицу и набрал номер брата, отстраненно заметив на
