Тадеуш Доленга-Мостович - Профессор Вильчур
На лице Нины отразилось искреннее удивление.
– Но это же невозможно! Только позавчера я получила от него сообщение, где он пишет, что вернется не ранее чем через месяц. Это какое-то недоразумение.
– Здесь нет никакого недоразумения, – возмутился Кольский. – Я не собираюсь скрывать это от тебя. После двенадцати я позвонил ему на квартиру и спросил, могу ли я поговорить с паном ротмистром. Я услышал ответ, что он у аппарата и возмущен, что ему ночью не дают спать.
Нина усмехнулась.
– Ты просил ротмистра? И назвал фамилию ротмистра?
– Зачем же мне ее называть? Я не думаю, чтобы в одной квартире разместился целый эскадрон ротмистров.
Какое-то время она снисходительно смотрела на него и, наконец, сказала, цедя слова сквозь зубы:
– Эскадрон, разумеется, нет, а вот еще один мог быть, например ротмистр Супиньский, который на время отсутствия коллеги поселился в его квартире.
Кольский несколько растерялся, хотя тотчас же заметил:
– Это очень легко проверить.
– Разумеется, – согласилась Нина. – Перед тобой телефон, а рядом лежит абонентная книга, позвони и спроси.
Кольский подумал и ответил:
– Если ты думаешь, что я этого не сделаю, то ты ошибаешься.
В телефонной книге он нашел номер Корсака и позвонил. Он услышал какой-то незнакомый и грубый мужской голос, наверное ординарца.
– Я бы хотел попросить ротмистра Корсака.
– Пан ротмистр на маневрах, – ответил ординарец.
– А ротмистра Супиньского?
– Пан ротмистр будет только в четыре, – прозвучал ответ.
Он пробормотал "спасибо" и положил трубку.
Нина курила. Он действительно оказался в глупой ситуации. Для доказательства своих подозрений у него были два аргумента, и вот один из них рассыпался у него в руках. Оставался второй. Собственно говоря, и этого достаточно, чтобы убедиться в неверности Нины. Если у нее действительно не было близких отношений с ротмистром Корсаком, должен быть кто-то другой и он был наверняка – Кольский мог бы дать голову на отсечение.
– Вы не могли бы нажать кнопку звонка? – обратилась к нему Нина.
Он молча выполнил ее просьбу. В дверях появился санитар.
– Пригласите, пожалуйста, моего шофера, – распорядилась она.
Когда шофер вошел в кабинет, она спросила его:
– Павловский, ты не помнишь, где я могла вчера оставить свою лису?
– В машине пани не оставила, это точно. По приезде в гараж я убирал в машине и нашел бы. А вчера вы были только у парикмахера и в Константине…
– Действительно, – прервала она его. – Мне кажется, что я оставила ее в Константине, поезжай и забери. Я вернусь домой пешком.
– Слушаюсь, пани, – с усердием ответил шофер и вышел.
В кабинете воцарилось молчание. Нина неторопливо докуривала папиросу. Тщательно загасив ее в пепельнице, она встала, с полуулыбкой на лице кивнула Кольскому головой и, не сказав ни слова, направилась к двери.
Там она задержалась и холодно взглянула на него.
– Нина! – позвал Кольский.
– Чем могу служить?
Он чувствовал себя виноватым, пристыженным, скомпрометированным, осмеянным. Он был уверен, что она изменила ему. Но подобная уверенность с точки зрения рассудка являлась ничем иным, как истерикой. Тени фальшивых улик, потому что это были лишь тени, принял за достаточные доказательства ее вины. В своем воображении он создал теорию, не имеющую никаких реальных оснований, попросту высосал все из пальца. Унизил эту женщину, которая – он должен был себе признаться – сама снизошла до того, чтобы отдаться ему. Снизошла, хотя ее общественное положение, красота и культура предоставляли ей неограниченные возможности в выборе любовника. Ей следовало влепить ему пощечину за его подозрения, проигнорировать молчанием. Она проявила к нему снисхождение уже тем, что захотела объясниться, и сделала это так по-джентльменски, так изысканно и так болезненно, что это подействовало сильнее пощечины. Он вел себя как грубиян, как ревнивый сопляк.
– Нина! – начал он. – Я должен извиниться перед тобой. Я действительно поступил весьма опрометчиво и незаслуженно тебя оскорбил. Ты можешь меня простить?
Она иронически усмехнулась.
– О, не проси прощения преждевременно, потом можешь пожалеть. Проверь, не обманула ли я тебя. Проведи следствие, расспроси слуг, а может быть, я подкупила шофера и того ординарца. Найми детектива.
– Не издевайся надо мной, – сказал он покорно.
У Нины загорелись глаза.
– А действительно, найми детектива! С таким жалким ничтожеством, как я, следует поступать полицейскими методами. Я же твоя любовница не потому, что люблю тебя, а лишь потому, что для меня это одолжение и почет. Могла ли я мечтать о таком счастье? Я должна на коленях каждый день благодарить судьбу, иначе кому бы я была нужна?!
Он взял ее за руку и сказал умоляюще:
– Не насмехайся надо мной, Нина.
– Я не насмехаюсь над тобой, скорее над собой. Ну, разве это не смешно, что я пекусь о твоих чувствах в то время, как ты не щадишь мои? Знаешь, Янек, больнее всего мне стало оттого, что ты обвиняешь меня в трусости и малодушии. Подумай, что могло бы мне помешать прийти к тебе и открыто сказать: "С меня хватит, я люблю другого!.."
– Да, да, да, Нина, – согласился он, покрывая поцелуями ее руку. – Извини, извини меня. Я был глуп. Сможешь ли ты меня простить?
В ее глазах появилась грусть.
– Не смогу не простить, – сказала она едва слышно. – Только я не знаю, когда я смогу с тобой встретиться. Сам понимаешь.
– Понимаю, – согласился он.
– Я должна разобраться в себе. Не звони мне и не пиши до тех пор, пока я сама не отзовусь…
Она едва коснулась губами его щеки и вышла.
В первый день Кольский никак не мог освободиться от мысли о том, что он натворил из-за своей глупой ревности и больного воображения. На следующий день его настроение улучшилось. Он был счастлив, что все хорошо закончилось. На третий день утром, пересекая площадь Наполеона, у самой почты он встретил ротмистра Корсака.
Кольский остановился как вкопанный, точно кто-то внезапно ударил его по темени. Остановился и ротмистр. Одет он был в штатское. На нем был серый спортивный костюм и спортивная шапочка, через руку переброшен плащ, а в руке он держал небольшой несессер.
Корсак радушно протянул Кольскому руку.
– Приветствую, доктор. Что слышно в Варшаве? Ну и жара!
– А вы, пан ротмистр, не на маневрах? – выдавил из себя Кольский.
Корсак предостерегающе поднес палец к губам.
– Тсс! Это большая тайна! Я вырвался на короткое время в Варшаву.
