Николай Климонтович - Дорога в Рим
Когда я очнулся, мне показалось, что поздно. Молодой негр уже откопал в мусорном баке пластиковый стакан и уселся на углу, свесив голову и вытянув руку — к ланчу будет полным-полно мелочи. Я позвонил князю, чтобы поделиться впечатлениями. Похоже, я разбудил его, во всяком случае, он долго не мог понять, о чем речь. Я пообещал взять рукопись княгини с собой в Россию. Он поблагодарил. Долго кашлял в трубку, я почувствовал, как сухо у него во рту.
— Она только что ушла, — сказал князь, — и ты знаешь — оказалась девочкой. И прелестной.
И мы с ним согласились, что африканская девочка — это тоже совсем-совсем неплохо.
глава XV
ТАКОЙ ФЛОРИДЫ ВЫ НЕ ЗНАЕТЕ
— Не скрою от вас, любезнейший, — обратился ко мне Андрюша, — что вы — законченный идиот. — Мы только что покинули придорожный мотель, где переночевали ввиду известных обстоятельств. — Видите ли, эта ваша американка — весьма хороша. Ее даже ебать можно. Так зачем же вы на ней не женитесь?
Раннее утро, но уже и парит, и палит. Дежурный американский хайвей пересекал городишко Телахасси, куда нас по случаю занесло, и стал называться по такому поводу не то Вашингтон-авеню, то ли Линкольн-роад; дешевые забегаловки «Макдональдс», магазинчик «Воггли-Поггли», бензоколонки трех разных пород, рекламы «Холлидей-Инн» и китайские ресторанчики. С одного из них, «Даг-Палас», вчера все и началось.
— Что ж вы молчите, прекраснейший?
Мне было лень отвечать. Даже думать о женщинах сейчас было лень. К тому же Андрюша был прав. Мне бы нужно было на ней жениться, — боже, на скольких иностранках я покушался жениться, пока был там, в России. Ведь и здесь, в антиподах, где я последнее время обретался, есть множество формальностей — виза, срок которой к концу гранта у меня истекал, мечта о получении грин-кард, — женитьба на натуральной американке из среднего класса могла присниться советскому гостю лишь в золотом сне. Впрочем, и эта была русской, из семьи беженцев второй волны, — из бедной послевоенной бронксовской эмигрантской семьи зубного техника. Ее старший брат служил в полиции, но она закончила Колумбийский университет, работала в колледже и получала свои сорок тысяч.
— Две спальни и две ванные комнаты — это нас уже не устраивает. Плюс сауна, джакузи, гараж, гостиная, столовая на первом этаже, кабинет и гостевая комнатка на втором…
— Два кота, — добавил я, — и муж-американец.
— Оставьте, великодушнейший, какой такой муж, если он покинул нас и бросил хозяйство, бежав без оглядки.
— Котов зовут Сципион и Ганнибал, — гнул свое я.
— Конечно, милейший, она ведь училась в айвелиг! И потом — она не совсем позабыла свой домашний русский, и с ней можно ворковать на нашем отечественном наречии. Вы болван, дражайший. Если не хотите жениться сами — уступите товарищу. Такой шанс выпадает раз в десять лет! — Он приостановился, бросил жевать «тутти-фрутти», которую потреблял в неимоверных количествах («Недожевал в детстве, — пояснял он, — ведь мы, дети международного фестиваля молодежи и студентов, в шестнадцать только учились фарцевать»), и, насупившись, прислушался к чему-то, оттопырив зад и раскорячив ноги. — Льет, — констатировал он, — как началось утром, так и не останавливается. Проклятый геморрой! Каково — ходить по столице штата с промокшим окровавленным задом! И что подумают о вас, чопорнейший, скромные белые англосаксонские протестанты?
Он с укоризной покачал головой, чуть пританцовывая, и белесое флоридское небо качнулось в его элегантных очках. Я взглянул сзади на его ситцевые, в голубую полоску шорты по колено, приобретенные нами вчера в магазине «Дресс фо лесс». Все было сухо, чистая мнительность.
— Еще у нее есть абонементы в оперу и на все концерты оркестра Ростроповича в Кеннеди-центре. Она меломанка, — сказал я.
— Это вас не оправдывает, музыкальнейший, — отвечал он, успокоившись и продолжая жевать. — Что ж, сегодня придется взять день отдыха. Прихватим у хозяев ихнего кролика и — черт с ним, с кондишном — махнем на океан!..
Наши здешние хозяева, немолодая русско-американская пара, невесть как занесенная во Флоридский университет, помимо норовистого моложавого «форда», — имели еще и скромный «фольксваген-раббит» с неработающим кондиционером, что по местным понятиям равносильно отсутствию двигателя, — на него-то и покушался теперь Андрюша.
— Покатим в Панама-бич. Иначе зачем мы приобрели вчера красивые купальные трусы! Нет, представьте себе, нежнейший, мы залезаем в теплую водичку, потом вылезаем и жрем какую-нибудь местную си-фуд, запивая прохладненьким калифорнийским. Представьте себе свеженьких устриц, только что пойманных под сваями Сент-Джорж-бридж, маленький ресторанчик с видом на Мексику, хозяин — из отставных контрабандистов, кубинец-эмигрант, наша мадам мне вчера подробнейшим образом описала маршрут…
С хозяйкой нашей, московской еврейкой, сокурсницей Андрюши по Мориса Тореза, он часто предавался хемингуэевским воспоминаниям, дискутировал о судьбе котов на вилле на Ки-Уэст, но утыкались разговоры всегда — в Париж, да и говорили они — по-французски, поскольку хозяин-ирландец, специалист по Андрею Белому, разговорного русского не понимал, а Андрюша подзабыл свой второй английский. Хозяйка апеллировала ко мне. Андрюша прерывал ее — он же не по-нимает! — и она живо говорила по-русски:
— И что, Николя, вы никогда не бывали в Париже?
— Я оставил Париж на десерт, — скромно отвечал я.
— О, я завидую вам, вам предстоит — Париж! Жить можно только в этом городе, — добавляла она с застарелым ханжеством беженки из Марьиной рощи.
Во Флориду мы прибыли три дня назад из Вашингтона. Причем самым утомительным, но дешевым способом — на автобусе Грейхаунд. Собственно, подбил меня на эту авантюру Андрюша, мой давний московский знакомец, из круга посетителей Дома кино, приятель О.О. и Сережи Богословского, стареющий мальчик из поросли московских пижонов шестидесятых годов. Он выбрал маршрут верно: прилетел в Вашингтон, разыскал меня и объяснил, что катит на автобусе до Телахасси, куда получил приглашение старинной приятельницы. Я принимал его у Наташи, в сауне с джакузи, он вел себя чинно; говорил за столом о французской живописи и был забавен. Но Наташин шик явно покорил его, и он возвращался к моей матримониальной расточительности не раз и не два. Я недолго сопротивлялся его планам флоридской поездки, только предпочел бы все-таки поезд. Но он уверял меня, что следует видеть Джорджию и Алабаму изнутри, то есть — ошиваясь на заселенных черным людом автовокзальчиках во время ночных остановок, когда вокруг не видно ни зги.
