Брак по расчету - Кингсли Фелиция
Я включила в список и вдовцов, чтобы немного встряхнуть их (никогда не знаешь, вдруг что-то получится), и женатых мужчин, у которых все в порядке с самоиронией (по ним так не скажешь, но с некоторыми я познакомилась, к примеру с Мюрреем Давенпортом), и, конечно, убежденных холостяков.
Кстати, о холостяках: леди Венеция как раз вызывает на сцену Харринга. Он с готовностью согласился поучаствовать, хотя и при одном условии.
– Неописуемый Кеннет Харринг, дамы и господа, наследник титула виконта Уэстборо. Любитель моторов и пилот «Формулы‐1», коллекционер шампанского урожая тысяча девятьсот девяносто пятого года, а своим круглогодичным загаром обязан собственной вилле в Марбелье и сорокаметровой яхте. Уже давно его не видели в свете с постоянной девушкой. Ставки принимаются!
Следующая сцена напоминает вестерн, когда на улицах никого нет и лишь перекати-поле катится по песку. В зале наступает полная тишина, можно было бы услышать стрекот сверчков, если бы они тут были.
Харринг снимает пиджак смокинга, небрежно забросив его на плечо, и начинает расхаживать по сцене.
– Ну же, дамы, не робейте! – подмигивает он залу. – Это ваш шанс! Только на этот вечер.
Тишина. Которую нарушает Эшфорд.
Он сидит рядом со мной и хохочет так, что я боюсь, как бы у него не случился инфаркт. Клянусь, он уже почти бьется в конвульсиях. Я с ужасом вижу, как он хватает мою табличку.
– Кажется, я вижу, кто-то делает ставку, – медленно произносит леди Венеция. – Герцог Берлингем? Боюсь, вы поступаете несколько двусмысленно… Ставки предназначены для дам!
Я с такой силой опускаю его руку с табличкой на стол, что звенят бокалы.
Эшфорд вытирает выступившие от смеха слезы.
– Мне нужно проветриться, иначе упаду в обморок, – говорит он, с трудом сглатывая и сдерживая очередной смешок. – Вперед, Хаз!
Харринг все еще на сцене, поглощенный своим дефиле, бросает взгляды налево и направо в попытке добиться какой-нибудь ставки.
Проблема Харринга – в его ужасной репутации: в его кровати побывали все, но признавать это публично не хочется никому.
– Один фунт, – раздается голос с ноткой сарказма за столиком позади меня: Сесиль.
– Леди Локсли, напоминаю вам, что минимальная ставка – пятьсот фунтов стерлингов. В конце концов, это на благотворительность, – настаивает леди Венеция.
– Что ж, если так – пятьсот фунтов, – раздраженно повторяет Сесиль.
– Кто-нибудь хочет предложить больше? Пятьсот фунтов раз, пятьсот фунтов два… – Пауза. – Пятьсот фунтов три. Маркиза Ханджфорд, леди Локсли получает Кеннета Харринга.
Харринг спускается со сцены к Сесиль все с той же нахальной улыбкой.
– Леди Локсли, тебе повезло с выгодной сделкой.
– Ты мне должен четыре сотни девяносто девять фунтов, – сквозь зубы цедит она.
– Леди Локсли! Это же благотворительность, – напоминает Харринг.
– Не знаю, заметил ты или нет, но я помогла тебе сохранить лицо. Если бы не я, никто другой бы ставки не сделал.
– Я все равно их всех уже… – Он поворачивается к дочери сэра Филиппа, сидящей в первом ряду, и подмигивает.
– Ты отвратителен, – припечатывает она.
– И я весь твой – на этот вечер. Кто знает, может, смогу переубедить тебя насчет твоего псевдопарня, ботаника из США.
– Я уже жалею, – вздыхает моя подруга.
– Вот видишь? А я говорил. И вообще у американцев у всех маленький!
– Я говорила о тебе, идиот! Я уже жалею, что выиграла тебя на аукционе.
Голос леди Венеции отвлекает меня от их перепалки:
– А теперь – наш последний лот, который, уверена, оживит всех. С любезного согласия леди Джеммы приглашаю на сцену лорда Эшфорда Паркера, герцога Берлингема.
И сидящий рядом со мной Эшфорд бледнеет.
– Ты совсем из ума выжила?
– Это ради благотворительности, – отвечаю я ангельским тоном.
Он раздраженно отталкивает стул и склоняется к моему лицу, остановившись на волосок:
– Мы с тобой после сочтемся.
Харринг согласился участвовать в аукционе, только если я внесу в списки и Эшфорда. Идея поставить его в неловкое положение так долго меня дразнила, что я и минуты не сомневалась.
Леди Венеция ликует, когда Эшфорд поднимается на сцену.
– Двенадцатый герцог Берлингем, капитан команды по поло Западного Лондона, коллекционер исторических автомобилей, два высших образования, знает шесть иностранных языков. Ставки принимаются.
Поднимается лес табличек.
– Тысяча фунтов.
– Полторы тысячи фунтов.
– Две тысячи.
– Четыре тысячи.
Женские голоса перебивают друг друга, и, повернувшись к сцене, я замечаю довольное выражение лица Эшфорда. Если бы не воспитание, он бы точно показал мне средний палец, не сомневаюсь. Вытягиваю шею рассмотреть владелиц табличек. Среди них и леди Валери, и леди Одри. И даже жена лорда Седрика. И все «незамужние». «Шесть-шесть-шесть» дерутся между собой. Они его хотят так, будто он из шоколада.
В дверях зала стоит еще одна женщина. Черные вьющиеся волосы собраны в прическу, уверенный пронзительный взгляд направлен прямо на Эшфорда. Никогда ее прежде не видела, но мне хватает одного взгляда, чтобы понять, кто это: Порция. И ее табличка поднята вверх.
Не думая, я поднимаю свою.
– Восемь тысяч фунтов.
– Леди Джемма, нет никакой нужды поднимать ставки, – усмехается леди Венеция.
– Двенадцать, – твердо заявляет Порция.
– Пятнадцать, – делаю я встречное предложение.
Мне кажется или Эшфорд сдерживает улыбку? Что такое? Надеется, что Порция выиграет? Ну конечно, ему бы хотелось так меня унизить при всех, но он не знает, с кем имеет дело!
Порция небрежно поднимает табличку:
– Восемнадцать.
– Двадцать, – рычу я.
– Двадцать пять, – говорит Порция скорее мне, чем леди Венеции.
Я поднимаюсь на ноги и рявкаю:
– Пятьдесят. – А потом, пока она даже не успела рот открыть, добавляю: – Шестьдесят. – Я встаю перед ней, точно на стадионе, лицом к лицу с лидером соперников, выхватываю у нее табличку и выдыхаю: – Сто тысяч фунтов.
Да, сто тысяч. У меня гора денег, и я рассчитываю использовать их, чтобы победить эту надменную стерву и поставить ее на место.
– Боюсь, я не совсем поняла ставку, – переспрашивает леди Венеция.
– Сто-чертовых-тысяч-фунтов, – повторяю я по слогам.
– Кто-нибудь хочет предложить больше?
Я поворачиваюсь, но Порция исчезла.
– Сто тысяч раз, сто тысяч два, сто тысяч три. Леди Джемма получает, именно так, своего мужа.
Я надеялась вывести его из равновесия, но Эшфорд только качает головой и улыбается – одной из тех прекрасных улыбок, которая освещает все лицо, точно словно в темной комнате вдруг открывается окно с видом на море и восход солнца… Что я несу?
Улыбается, сходит со сцены, возвращается ко мне и… хватит! Господи, надо перестать на него таращиться.
52
Эшфорд
Я бы должен возненавидеть Джемму за эту историю с аукционом кавалеров, но не выходит.
У меня есть отличный повод для бурного негодования, но по какой-то причине мне не хочется «открывать огонь». Гнева нет. Злость недоступна. Раздражение на уровне исторического минимума.
Как уже вошло в традицию у нас с Джеммой, после приемов вечер заканчивается перепалкой, но сегодня у меня нет повода. Перемирие или нет, но традиции нужно уважать.
Что меня удивляет, так это с каким трудом я пытаюсь найти хоть какой-нибудь предлог, будто не желаю принимать тот факт, что впервые за все время я на нее не злюсь.
И должен признаться еще кое в чем, хотя я и пытался не обращать на этот факт внимания – до нынешнего момента: когда я спустился со сцены к Джемме после того, как она выиграла меня на аукционе своими «сто чертовых тысяч фунтов», вместо того чтобы бросать на нее полные ненависти взгляды исподлобья, я почувствовал покалывание в руках, подталкивающее меня обнять ее, и мне пришлось призвать на помощь весь свой самоконтроль, чтобы остаться на месте.
