Первозданная - De Ojos Verdes
Наша борьба взглядов завершается его внезапным уходом. Только, как ни странно, не на улицу к той, что обслюнявила его минутами ранее, а куда-то вглубь коридора, где находятся уборные.
Совершенно забываю о том, что нахожусь в полумраке не одна. И издаю тихий вымученный стон. Я в шоке от себя самой.
— Ты его задела. Нельзя так с мужчинами.
— Боже, замолчите! Отстанете Вы от меня, в конце концов?! — воплю в ужасе.
Заметно побледневшая женщина после этой реплики молча возвращается в зал. Не испытываю ни грамма сожаления. Наоборот, останься она ещё — непременно высказала бы чего похуже. Многолетние раны настолько глубоки, что их не излечить. Признаю, что это детские травмы, с которыми стоит поработать, чтобы отпустило хотя бы немного. Соответствующие услуги оказывают сплошь и рядом. Но зачем? Пока эта дьяволица не попала в поле зрения, всё было замечательно. Главное, чтобы ей на старости лет не взбрело в голову наладить связь. Мама-то точно простит. А я не смогу. Вспоминая её слезы, боль и тоску… Нет.
Очень долго стою в опустевшем помещении совсем одна, потерянно озираясь по сторонам. Минута сменяется очередной минутой. Накативший на меня ступор постепенно отпускает… Лихорадочное сердцебиение приходит в норму, и сознание светлеет. На подкорке внезапным набатом бьет одна единственная мысль: Торгом вернулся. Вернулся сюда, отпуская брюнетку в свободное плавание — машины нет на том месте.
Он пришел за мной. Ко мне. Ради меня.
Я знаю.
И я почему-то сразу забываю об инциденте, выбившем почву из-под ног.
Семеню к мужскому туалету и застаю Адонца прислонившимся к гранитной плите, в которой высечена раковина, смотрящим в своё отражение с абсолютно отрешенным выражением лица.
Встаю рядом, добиваясь, чтобы обратил на меня внимание.
— Подсади-ка, — отрываю его пальцы от холодного камня и перемещаю на свою талию.
Словно в трансе, повинуется и помогает мне сесть на поверхность. И смотрит. Немигающе. В самую душу. Ищет ответы, а у меня их нет. У самой вопросов вагон и маленькая тележка.
Между нами привычный апокалипсис.
Что такое теория большого взрыва в сравнении с этой затягивающей бездной, где воздух трещит и искрится, грозя взорваться мириадами осколков.
Всё слишком остро. Мы два психически больных пациента затерявшейся лечебницы. Прекрасно понимающие, что никто не поможет.
Раскрываю ноги и подтягиваю мужчину к себе так, что оказывается между моих бёдер. Сама же тянусь к диспенсеру, висящему на стене сбоку, и срываю бумажное полотенце. Подношу его к крану, активируя сенсорный датчик, чтобы смочить прохладной водой.
Торгома, конечно же, мои действия заставляют озадаченно хмуриться. Но молчания он не нарушает.
А я спокойно прикладываю влажную целлюлозу к его лицу и аккуратно обтираю губы, щеки, подбородок. Неторопливо, размеренно, с особой тщательностью. Чтобы стереть следы чужого пребывания там, где скоро буду я.
Позволяет мне хозяйничать с легким хищным прищуром.
— Почему ты не уехал с ней? — спрашиваю, не глядя на него, сосредоточившись на своём очень важном занятии.
— Сатэ… — всё, что выходит у него.
Выкидываю использованное полотенце в урну и подношу руки к его влажной после проделанных манипуляций коже. Пальцы порхают по ней, чувствуя покалывание от пробившейся к вечеру небольшой щетины.
Мне действительно безразлично, кто заходит и выходит. Что подумают, что скажут. Кем выгляжу в такой позе с мужчиной в туалете. Какие ассоциации вызывает эта сцена.
Существенно значим только ответ, который затягивается.
Лёд в глазах напротив тает с каждым моим прикосновением, подобным электрическому разряду. Голубизну затапливает дикое зарево, и это вызывает во мне неконтролируемую дрожь.
— Господи, кобра… Я схожу с ума по тебе. Пылаю, пылаю… А ты не гасишь. Только распаляешь, подкидывая дров. И ведь сгорим оба!..
— Я готова принять тебя как погибель.
Это сильнее всего, что я могла сказать. Больше, чем признания в любви.
— Не говори таких слов, — яростный рык загнанного зверя. — Не произноси фраз, неспособных ничего изменить! Только сделать хуже!
— Помнишь, — перехожу на лихорадочный шепот, приблизив свои губы к его рту, — ты говорил, что являешься скорпионом даже по факту рождения?
Трётся кончиком носа о мой нос, и от этого внезапного проявления нежности меня затапливает волной эйфории.
— Так вот, Адонц, а я — лев по всем фактам. Моё — оно моё. И точка. И чтобы отстоять и защитить свою территорию…поверь, я пойду на всё. Либо ты со мной всецело, либо мы с этой секунды чужие. Окончательно.
Вопреки сказанному, приникаю к его устам с отчаянной надеждой. Сердце рвется из груди, будто ломая напором ребра. А я самозабвенно отдаю себя во власть любимого человека, рассыпаясь на атомы от губительной тяги к запретному источнику.
Чувствую, как непрошенные слезы беззвучно скатываются по щекам. И отрываюсь, прислонившись лбом к его лбу.
— И пусть, слышишь, пусть это будет по-твоему. Даже если на определенный срок. Но только мой. По-честному. Твоя единственная.
Замирает, словно перестав дышать, когда кривая реальность озвучена вслух. А в следующую секунду широкими ладонями смахивает соленую влагу с моего лица.
— Глупая… — сипло, мучительно. — Ты хоть понимаешь, что предлагаешь? Чтобы я сломал тебя, Сатэ?
— Ты не сломаешь больше меня самой, Тор. Я уже несколько лет ломаюсь, чтобы, в конце концов, дойти до этой точки, в которой смогу стать собой. Быть откровенной со своим нутром. Познать себя настоящую. Через эти чувства…
— Ты бредишь, кобра, — приподнимает пальцами мой подбородок, заглядывая в заплаканные глаза. — Я и так совершил ошибку, поддавшись очевидному обману первый раз. И, как ты верно подметила, просто не вынес, что после всего смогла обойтись без меня… Но с тобой так нельзя, душа моя.
Зажмуриваюсь и мотаю головой. Не хочу слышать то, что последует за этим.
— Нам нельзя быть вместе, ты же понимаешь это лучше меня. Храбришься, соглашаешься на сроки. А что потом? Кем я буду после этого, если приму твою жертву? Душегубом, конченым ублюдком, эгоистом! Который не преминул воспользоваться твоей слабостью? Для меня всё имеет свой закономерный исход. Я такой. Я не вижу себя в длительных отношениях и браке. Мне четвертый десяток, Сатэ, не тешь себя надеждой, что я изменюсь. И тебе я не этого желаю.
— Какой же ты идиот, Адонц! — смеюсь истерично. — Правда, считаешь, что так поступаешь правильно? И это лучше именно для меня? А, может, ты просто не можешь принять ответственность? Слова и поступки — ну, никак не вяжутся. Липнешь ко мне, пытаешься подмять под себя, а потом резкое философское озарение — нам нельзя быть вместе. Так зачем ты это начинал, вообще, мудак!
Лопнула брешь моей выдержки. Я
