Увядающая надежда - Лайла Хаген

Я остаюсь свернувшись калачиком на своем сиденье, борясь со сном и усталостью. Она пробирает до костей. Каждый раз, когда я вытираю пот со лба, мне напоминают о причине моего неестественного истощения. У меня такая высокая температура, что мой мозг, должно быть, поджарился. В конце концов я сдаюсь и засыпаю.

— Наконец-то, — объявляет Тристан, пугая меня.

— О, смотри, бедная птичка упала в твой куст с колючками у входа, когда я ее подстрелил.

— Хм? — спрашиваю я, все еще борясь с остатками сна.

— Шипы с черным соком.

Сквозь слезящиеся глаза я вижу, как Тристан выдергивает пригоршню шипов из перьев птицы. Это действительно те же самые шипы, которые оставили черный след на моем плече. Взгляд Тристана метнулся от птицы ко мне.

— Как ты себя чувствуешь, Эйми?

Беспокойство в его тоне действует как импульс. Я заставляю себя сесть прямее.

— Просто немного устала, — вру я.

— У тебя болит нога?

— Сегодня все не так уж плохо.

Это не ложь. Либо я настолько вне боли, что больше не узнаю ее (что, я признаю, вполне реально), либо лихорадка каким-то образом парализовала меня.

Тристан разводит очень маленький огонь прямо у края приоткрытой двери, поджаривая птицу. Когда мы поняли, что нам придется отступить внутрь самолета, мы принесли внутрь как можно больше дров.

После того как птица зажарена, мы с жадностью съедаем ее. Затем Тристан поднимает одну из трех банок, выстроившихся вдоль надземной лестницы. Они содержат драгоценную порцию воды, которую мы можем собирать каждый день. Как обычно, Тристан делает всего несколько глотков, а затем пытается заставить меня выпить остальное.

— Тебе следует пить больше воды.

Я отталкиваю его руку, прижимающую банку к моим губам.

— Тебе нужно пить. Твоя лихорадка…

— Моя лихорадка все равно убьет меня, — говорю я. Рука Тристана застывает в воздухе, костяшки пальцев белеют.

— Давай не будем притворяться, Тристан, только не в этот раз.

— Я не могу… Я не хочу так думать, Эйми. Все еще есть шанс, что они доберутся до нас вовремя.

— Тристан.

Его имя настойчиво срывается с моих губ. Я хочу повторять его так часто, как только смогу за то время, что у меня осталось.

— Мы оба знаем, что даже если это произойдет, поход к вертолету займет слишком много времени. Я никогда не выживу.

Он резко вздрагивает. Мне не следовало быть такой прямолинейной. В конце концов, это я смирилась со своей смертью. А он еще нет.

— Я уверен, что у них есть с собой лекарства, — говорит Тристан. Это должно быть правдой. Но мое заражение крови требует большего, чем может вместить мобильный арсенал. Нет, то, что мне нужно, можно найти только в больнице. Но в его тоне столько надежды, что нет никаких сомнений в том, что он не притворяется. Это нехорошо. Чем скорее он откажется от надежды и примет правду, тем лучше — тем быстрее он оправится, когда произойдет неизбежное. Я открываю рот, затем снова закрываю его, не зная, как выразить это словами. Я не могу найти в себе силы сломать его. Я не знаю, что более жестоко: позволить ему надеяться или лишить его надежды.

Словно угадав, что у меня на уме, он прижимается своими губами к моим, и больше никаких слов не вырывается. Он садится рядом со мной, и я таю в его поцелуе, растворяясь в его вкусе и тепле, позволяя моей коже покалывать от потребности в нем, а моему телу впитывать его близость. Мои руки блуждают по его телу, движимые собственной волей — они ласкают его твердый живот, острые выступы тазовых костей и путешествуют до самой спины. Он стал таким худым. Его руки путешествуют по мне с такой же интенсивностью. В его прикосновениях больше нет сдержанности. С тех пор как меня укусили, он сдержан, как будто боится, что его поцелуи или прикосновения могут сломать меня. Но не сейчас. Я наслаждаюсь этим чувством. Его страсть сжигает все мысли и беспокойства. Как бальзам, он проникает сквозь трещины, которые раскололи меня за последние несколько дней, когда я пыталась скрыть от него свою боль.

— Ты для меня все, ты знаешь это? Ты всегда будешь всем, — шепчет он мне в губы. Завитки реальности пронзают меня при слове "всегда", но я отталкиваю их. Я не хочу поднимать вопрос о реальности в эту самую секунду. Я отказываюсь терять то, что принадлежит мне наверняка — настоящее, — беспокоясь о будущем, которое я не могу контролировать.

— Всегда? — спрашиваю я игривым тоном.

— Это серьезное заявление.

Он смотрит на меня теплыми глазами.

— Всегда. Я бы женился на тебе не задумываясь и заботился о тебе, пока мы оба не состаримся, не станем морщинистыми и ворчливыми. Я бы варил тебе кофе каждое утро и крепко держал тебя в своих объятиях каждую ночь. Для меня было бы честью наблюдать, как ты засыпаешь каждую ночь. Я не могу представить себе ничего более прекрасного и полноценного, чем стареть рядом с тобой и заботиться о тебе. Всегда любящий тебя.

Мое сердце замирает от невозможной красоты его слов.

— Тристан, я…

Слова, как обычно, подводят меня.

— Ты бы сказала "да"?

Его глаза ищут мои с леденящей душу настойчивостью, и он на дюйм приближается ко мне. Я чувствую ласку его теплого дыхания на своих губах.

— Ты бы вышла за меня замуж, если бы мы были в другом месте, и я мог бы устроить тебе пышную свадьбу, как та, о которой ты всегда мечтала?

Я игриво отталкиваю его.

— Ни за что.

Его дыхание прерывается, боль затуманивает его взгляд. Я выглядела недостаточно игривой.

— Я бы не хотела большой свадьбы, — продолжаю я, — я бы хотела маленькую, интимную.

— Да?

Уголки его губ приподнимаются в улыбке.

— После чего ты сбежала бы, чтобы раскрыть большое дело.

Я хмурюсь.

— Я бы больше не хотела раскрывать дела или быть адвокатом.

— Правда?

— Нет, я… я бы хотела заняться чем-нибудь другим.

— Есть хороший шанс, что я бы передумал зарабатывать на жизнь пилотированием.

— Вы, сэр, никогда больше не сядете в самолет. Никогда.

Я целую его, притягивая ближе к себе.

— Ты мог бы попробовать эту идею с медицинским.

— Нет, я слишком стар, — шепчет он, когда мы прерываемся.

— Тебе двадцать восемь. Это ни в коей мере не старость.

— Так ты бы вышла за меня замуж?

— Да, вышла бы.

— Ты сказала, что не хотела бы пышной свадьбы…