Брак по расчету - Кингсли Фелиция
– Видишь? А пару месяцев назад слово «непреднамеренно» ты бы ни за что не использовала, – замечает Сесиль, поправляя солнечные очки.
– Этого недостаточно, – огорченно возражаю я. – Я всегда делаю слишком много или слишком мало, я будто Дон Кихот, который сражается с ветряными мельницами.
– Дамы и господа, цитаты из книг продолжаются! – подначивает меня Сесиль.
– Видишь? И ты туда же! Смеешься надо мной. Как будто даже для тебя тот факт, что я читаю, что меня интересуют темы, о которых я раньше не знала, – это что-то невероятное, – жалуюсь я.
Сесиль вдруг поспешно встает и оглядывается, словно ищет что-то.
– Все хорошо? – с подозрением уточняю я.
– Да-да, я знаю, что сделать, чтобы объяснить тебе, почему так, но сначала нужно придумать подходящий пример.
– А просто своими словами нельзя?
– Сиди здесь, скоро вернусь! – И с этими словами Сесиль, схватив тележку с напитками, исчезает за служебной дверью. И вскоре возвращается, спрятав руки за спиной. Сначала вытягивает одну руку, в которой держит скомканную газету, внутри которой – практически сплющенный пончик с растрескавшейся глазурью и лезущим отовсюду кремом.
– Чего ты от меня хочешь? – спрашиваю ее я.
– Бинье с кремом шантильи, сливками, глазурью и карамелью.
Я скептически смотрю на Сесиль.
Теперь она протягивает мне вторую руку, в которой держит очень красивое блюдце из лиможского фарфора. Изысканно декорированное, с маленькой серебряной вилочкой.
В центре лежит тот же самый пончик, целый, золотистый, с роскошным слоем крема шантильи, ровными башенками взбитых сливок и крохотными блестящими капельками карамели. На блюдце даже маргаритка есть, только что сорванная.
Я смотрю на нее с еще большим любопытством.
– Бинье с кремом шантильи, сливками, в глазури и с карамелью, – повторяет она.
Я протягиваю руку к блюдцу:
– Если ты не возражаешь…
Но Сесиль тут же отводит руку:
– Видела? Это ты!
– Я – что? – растерянно переспрашиваю я. Мне хочется тот пончик.
– Бинье! – восклицает Сесиль.
– Я – пончик, – скептично повторяю я.
– Да, ты этот пончик: ты из душистого и воздушного теста-шу, пахнущего маслом, полного нежнейшего крема шантильи, покрытого блестящей глазурью, которая тает на языке.
– Звучит немного неприлично, – замечаю я.
– Ты – пончик, но подаешь ты себя вот так, – говорит она, показывая тот, другой, завернутый в газету. – Содержание прекрасное, но подача отнюдь не привлекательная. За тот же самый пончик, если подать его тщательно и красиво, все передерутся.
– Пока мы еще подруги, договаривай, потому что после этого разговора сомневаюсь, что мы ими останемся, – предупреждаю ее я.
– Не обижайся и послушай меня, я говорю тебе это от всего сердца. Внутри тебя чудесный мир, к тому же ты обогатила его знаниями и более обширным культурным багажом. Но твоя одежда и внешний вид, хотя я очень уважаю твой выбор, останавливает тех, кто видит тебя в первый раз. Я человек, свободный от предрассудков, но большинство, как ты могла заметить, не такие, и им со своей стороны тяжело отдать должное девушке, которая является на встречу в кожаной мини-юбке, с розовыми волосами, зелеными ногтями и которая при этом надувает пузыри из жвачки, даже если при этом у нее диплом по квантовой физике!
– Я знаю! – Я подскакиваю, как пружина. – Квантовая физика – раздел физики, создана на основе трудов Планка [51] в тысяча девятисотом году, и она описывает поведение материи и ее взаимодействие с излучением как явления волнового характера корпускулярного происхождения, состоящие из частиц энергии, которые измеряются в квантах… – выдаю я на одном дыхании.
– Вот именно. Ты можешь много всего знать, но, чтобы тебя захотели слушать люди, с которыми ты общаешься, тебе нужно занять нужную позицию.
– Продолжай, пока я тебя не остановлю. То есть жизнью ты пока не рискуешь.
– Это змеиное логово, где человек оценивается пропорционально знатности его рода. Женщине еще сложнее, так как она получает титул мужа, поэтому приходится стараться вдвойне, чтобы заслужить уважение. – Она ненадолго замолкает. – Не мне, но мы не обо мне говорим. – Я наблюдаю за ней на протяжении всего монолога. – Ты заполучила одного из самых завидных холостяков, так что все эти рассерженные стервы уже настроены против тебя и готовы укусить за ногу. И, кроме этого, ты в этом обществе новичок, ты родилась в той среде, над которой эти люди всегда потешались. И ты не должна преподносить им поводы посмеяться над тобой на серебряном блюдечке, а наоборот, не давать им ни крохи, заморить их голодом. Ты знаешь, что превосходишь многих людей, с которыми уже познакомилась, но этого знания недостаточно. Если ты хочешь сыграть на их поле, то и должна перевоплотиться в человека, с которым они будут чувствовать себя комфортно.
– Ты сейчас мне говоришь, что я выгляжу неправильно. И я могу перечитать хоть всю библиотеку Денби-холла, выучить все языки планеты, но меня все равно никогда не примут? Черт! Я умею есть за столом с четырнадцатью блюдами и пятью бокалами!
– Будь хамелеоном. Я не говорю, что ты должна измениться, ты такая, какая есть, и внутри ты такой и останешься, но внешний облик надо несколько пересмотреть.
– Я подумаю над этим, – неуверенно отвечаю я.
– Тебя еще недостаточно унизили? – Тон Сесиль становится ледяным.
Я вздыхаю, отворачиваясь. Я уже много раз слышала нечто подобное и от Дельфины и от Эшфорда. Конечно, они преподносили это по-другому, как будто это я неправильная, и назло им, протестуя против их методов, я всегда отказывалась что-либо менять. Как я могла послушаться Дельфину или «шесть-шесть-шесть», которые меня ненавидят?
Но в этот раз говорит Сесиль, и, бог свидетель, все это время она была единственной из всей этой психушки, кому было на меня не наплевать.
Может, ее стоит послушать?
Проведя несколько дней в тщательных размышлениях о «речи» Сесиль, я направляюсь к ней вскоре после обеда. Сегодня вечером состоится большой маскарад, или грандиозный (а как могло быть иначе) бал-маскарад, который устраивает лично герцог Невилл.
У нас запланирована долгая примерка нарядов. Сесиль вызвала портного из Парижа, и я, не желая отставать, решила воспользоваться случаем. Я представляла что-то очень театральное: огненно-рыжий цвет, перья, тафту, блестки… Но ничто не могло подготовить меня к тому, что меня ждало.
Личные покои Сесиль превратились в салон красоты, с креслами из парикмахерской и кушетками для косметологических процедур.
– А-а-а! – раздается чей-то женоподобный взвизг, стоит мне открыть дверь.
– Pierre, pourquoi tu cries? [52] – спрашивает Сесиль по-французски.
– Это крик ужаса! Ты не говорила, что случай такой тяжелый! – возмущается мужчина, разглядывая меня, застыв на месте.
– Не преувеличивай! Я знаю твои таланты и не сомневаюсь, что ты сотворишь шедевр, – уговаривает она.
– Ты меня переоцениваешь, cherie [53], – снова со своим французским «р» произносит он.
Пьер начинает кружить вокруг меня, осматривая с ног до головы.
– По крайней мере, данные хорошие, есть с чем работать. Будь она еще и толстой, я бы ушел tout de suite [54].
– Сесиль, твой портной, мне кажется, немного выдохся, – замечаю я.
– Это не мой портной, – отвечает подруга.
– Тогда почему я тут стою и слушаю непрошеные оскорбления от незнакомца? – спрашиваю я с вымученным спокойствием.
Сесиль подходит ко мне и берет за руки:
– Помнишь, о чем мы говорили в прошлый раз? Не сердись, но я взяла на себя смелость позвать Пьера. У него свой салон в Париже, один из самых модных, а в том, что касается волос и макияжа, он просто гений. Ты не пожалеешь. Обещаю, что, если тебе не понравится, в конце концов, он снова вернет тебе розовые волосы и зеленые ногти длиной в шесть миль, – с надеждой улыбается мне она.
