Фонарики желаний - Глория Чао
Боковым зрением я вижу Лия́ – её волосы до плеч и очки формы «кошачий глаз» – и, как это обычно происходит, теряю голову. Она всегда выглядит словно не от мира сего, так, будто её окружает магия. Мне надо перестать на неё таращиться – я знаю, что должен перестать, – но чувствую себя совершенно никчёмным, наивным мотыльком, которого тянет к её пламени. Идеальная метафора для принцессы небесных фонариков.
Даже несмотря на то, что «ли» в её имени означает «тьма», она – мой свет. Ещё с тех пор, как во втором классе умер мой домашний рак-отшельник Грубый Герман и она смастерила для него гроб из своей шкатулки для украшений, а потом сожгла ему на жертвеннике еду в загробный мир. А ещё она настаивала, что моей вины в смерти Грубого Германа нет, хотя на самом деле это не так: я решил купить Герману друга, не зная, что крабы некоторых видов дерутся между собой, чтобы установить иерархию. Драку никто из них не пережил. Если что, друга Германа она тоже помогла похоронить (правда, в другой коробке) и тоже сожгла ему на жертвеннике еду в загробный мир.
Вторая часть имени, «я», означает «элегантная», и… ну, она лучшая в мире, но уж точно не самая элегантная. По правде говоря, поэтому-то она мне и нравится, но, кажется, так говорить нельзя. Прозвучит же как критика: «Ты не элегантная» – и всё, что прозвучало бы после, уже не имело бы никакого значения, я уверен. И нет, я не хочу сказать, что она неуклюжая или, как говорят, «маниакальная девушка-мечта», она просто… честная. Из тех, кто пытается тайком пронести чипсы с креветками в кинотеатр, а потом рассказывает о них билетёру, когда он случайно смотрит на раздутую сумку.
Я тоже, мягко говоря, не «я». Вот пример: когда Лия́ подходит ко мне или смотрит в мою сторону, мой «не-я» мозг зависает, и я трачу столько времени, чтобы переключиться на печальную волну, что мой приятель Чиа́н даже притворился, что засыпает. И реально ложится на землю. Там, конечно, трава растёт и вообще довольно чисто, но всё же! Так драматично. Может, он бы лучше понял мою неуверенность, если бы знал об истории с бабл-чаем, но я ему ничего не рассказывал.
Чёрт, это был один из худших дней в моей жизни. Не потому что её вырвало на меня, а потому что я позвал её на свидание, и после этого её вырвало. На меня. Сначала я поднял повыше свой бабл-чай и пошутил:
– Кто бы мог подумать, что сопли в чае с молоком превратятся в национальную сенсацию?
Шутка оказалась удачной. Может, даже слишком удачной. Лия́ смеялась так, как я никогда не слышал – а поскольку несколько месяцев назад умерла её Найнай, она не смеялась довольно давно. Из-за этого – а ещё из-за того, что смерть бабушки заставила меня понять, что нужно всё-таки рискнуть и попытаться что-нибудь сделать с моей всепоглощающей влюблённостью, – я наконец-то набрался смелости и произнёс шесть слов, которые репетировал перед зеркалом несколько лет:
– Ты пойдёшь со мной на свидание?
И тут её вырвало.
Если бы она была более «я», то вежливо сказала бы «нет», может быть, даже встала и сделала книксен, а потом оставила меня тонуть в стыде и кружке медового бабл-чая. Но нет, она не смогла не показать, насколько отталкивающей считает эту идею. И из-за этого только стала нравиться мне ещё больше.
Не сразу, естественно. Я всё-таки не настолько отбитый. Но потом, когда прошло какое-то время… ну, не знаю. Я просто слишком глубоко увяз. До такой степени, что любая мелочь заставляла её нравиться мне всё сильнее и сильнее.
Держаться от неё подальше было очень трудно: я, скажем так, был не слишком удачлив в семейной лотерее, так что она в течение довольно длительного периода моей жизни была для меня «семьёй вне семьи», но ещё мне было слишком неловко, больно и неприятно быть рядом с ней. Я не хотел избегать её так долго, а сейчас уже не понимал, как отмотать всё назад.
Но оказалось, что это всё неважно, потому что Лия́, похоже, не хочет, чтобы я возвращался. Я машу рукой, а Лия́ даже не отвечает. Вот дерьмо. Когда её отец отсылает меня прочь, я пытаюсь уверить себя, что это к лучшему и вовсе не потому, что он меня ненавидит. Он же не может меня ненавидеть, верно? Он ведь знает, что я не виноват во взрыве мусорного контейнера? И это мой отец, а не я, однажды выкинул мусор в переулок настолько небрежно, что мешок прилетел к ним в стену и она оказалась облеплена кусками протухшего теста? Ну, или, может, дело в том, что возможных вариантов слишком много, и он правда не знает, что меня проделки моего отца ужасают не меньше, чем его?
Найнай знала.
Пожалуй, это даже хорошо, что Лия́ мной не интересуется, иначе отношения между нашими семьями стали бы ещё напряжённее. Ситуация, конечно, всё равно отстой, но я рад, что не придётся её в такое втягивать.
– Ну чего, кто чем занят? – спрашиваю я своих приятелей Юна, Чиана и Джеймса (бедолагу, которого мы дружно в шутку называем белой вороной). Про себя я молюсь, чтобы Чиан не стал дразнить меня из-за неловкого момента с Лия́.
– Мы пытаемся помочь Железному Дровосеку найти сердце, – фыркает Чиан, показывая на Юна. Юн всегда скуп на слова и эмоции, а ещё очень любит видеоигры.
За то время, что мы с Лия́ не общаемся, я заметно сблизился с ребятами. А теперь, когда я вижу, как они в шутку борются, а потом пытаются сломать друг другу фонарики, на секунду задумываюсь – почему? С другой же стороны… кого я пытаюсь обмануть? И сам тут же присоединяюсь к возне.
Никто не говорил, что «семья вне семьи» может быть только одна.
Пока Юн и Джеймс отвлекают Чиана, я подбегаю к его фонарику и пишу на нём S.M. Шэрон Мяо, девушка, на которую он заглядывается. Я просто оказываю ему услугу. Чиан рычит и пытается схватить мой фонарик, но я забираю его и бросаюсь наутёк. Сегодня у меня духу не хватит написать на фонарике имя Лия́. Не хочу желать того, чего не хочет она.
Но то, что я не хочу загадывать желание о ней, не значит, что мотылёк может просто взять и проигнорировать пламя. Это у него
