Два солнца в моей реке - Наталия Михайловна Терентьева
– Да, коньяк.
– Момент! – радостно подхватился официант. – Сколько?
– Нисколько, – сказал кто-то за меня. Клочок трезвого разума, теплящегося в моем жалком мозгу, заставил меня это выговорить.
Я расплатилась и вышла. Чудесный весенний день. Ранняя весна. Густой терпкий воздух пробуждающейся жизни. Яркое синее небо, клочковатые белые облака. Как плохо, тошно, как тяжело гудит голова. Надо собраться. Надо привести мысли в порядок. Я тупая идиотка, доверчивая, как двенадцатилетняя девочка. Эварс уехал к своей подруге. Он разгадал все тайны России, включая ее загадочных женщин в моем лице, и он поехал дальше. У него нет невесты, у него нет будущей жены, у него нет даже «девушки», то есть той единственной, перед которой у него какие-то обязательства. У него есть подруга в Белоруссии и есть теперь еще подруга в России. И еще где-то какие-то подруги, «немного».
Подруга, она же гёрлфренд, это загадочное европоамериканское понятие. Что это – толком никто не знает. Любовница, временная ли, постоянная ли, с какими правами – с никакими, с некоторыми, с правом переспать, изменить по желанию, с правом легко забыть и быть забытой – не знаю. Ничего теперь не знаю. Я в сущности ничего толком о своем друге – бойфренде – не знаю. Папа работает надзирателем в австралийской тюрьме, сам друг пишет книгу о России и ее тайнах – женщинах, падежах, алкашах, культе личностей, великих или ничтожных, о чем там еще, о холоде, наверное. Ведь главное у нас – холод. Поэтому здесь живем мы, а они теснятся в маленькой душной Европе, на туманных островах и в далекой жаркой Австралии. А мы – странные, доверчивые и недоверчивые одновременно, живем здесь. Еще я знаю, что мама Эварса – директор какой-то школы, и что мою маму, приславшую его сюда, давшую наш адрес, он толком не знает. Что еще я знаю? Знаю, как пахнут его руки и волосы, как он улыбается, когда ему хорошо, знаю все его мужские тайны. И… что? Ничего. Ровным счетом ничего. Надо купить котам докторской колбасы и отпраздновать свое полное женское, человеческое, профессиональное фиаско. С котами – с кем же еще? С Маришей? Мариша меня отругает, скажет – она так и знала. Будет пилить, сетовать, что я с ней мало делилась – вообще не делилась.
Я все-таки зашла по дороге в магазин, купила бутылку коньяка и докторской колбасы. Я буду пить, а коты – закусывать. Есть старый проверенный способ – залить горе вином. Кто-то выбирается оттуда, где вином перемешаны мысли, чувства, сожаления, страхи, кто-то – нет. Там и остается. Я плохо переношу алкоголь в больших дозах, поэтому третий большой глоток коньяка в меня уже не полез. Мне показалось, что женщина, проходившая мимо меня, когда я выливала коньяк на землю, поздоровалась со мной, назвав меня по имени. Но я не стала оборачиваться. Кажется. Всё вообще кажется – и этот прекрасный весенний день, и растворившееся в один миг счастье с Эварсом, оказавшимся… кем? Пока не знаю. Пока ничего не знаю. Пока просто больно. Как жалко, что я не могу пить, как нормальный русский человек. Как можно жить в России и не пить? Как можно терпеть полугодовую зиму? Как можно терпеть весь абсурд нашей жизни? Я зашла в другой магазин, купила еще одну бутылку коньяка – все-таки это благородный напиток, попробую напиться со второго раза, вдруг получится. А завтра встану и на трезвую голову пойму, что со мной произошло.
Глава 30
– Лёля? – Голос Мариши разбудил меня.
– Не входи так никогда, я же тебя сто раз просила. Хотя бы позвони.
– У тебя выключен телефон.
– Выключен.
– У тебя все хорошо?
– Да.
– Неправда.
– Неправда, и что?
Я села в кровати.
– И что? Я должна отчитываться?
– Леля… – Мариша села рядом со мной и обняла меня. – Я себе места два дня не нахожу. Как будто что-то болит, только я не знаю что. А это твоя душа, оказывается, болит.
– Это моя душа. Не твоя.
Не хочу, не хочу прижиматься к большой теплой Марише, не хочу, чтобы она меня, болезную, жалела. Не хочу рассказывать, не хочу впускать. Не хочу. И не буду. Это – мое. Моя ошибка, моя любовь, растоптанная, просто втоптанная в грязь, моя глупость, слепота, всё мое. Не наше. Может у меня быть что-то мое?
– Что случилось?
– Ничего.
– Юля сказала, ты взяла больничный.
– Да. Отгулы.
– Мне написал Эварс из Белоруссии… Прислал фото с какими-то друзьями… Когда он уехал?
Я отвернулась.
– Лёля? – Мариша попыталась повернуть меня к себе. – Это из-за него? Ты все-таки в него влюбилась? Что? Скажи.
– Все хорошо. Я просто устала, взяла отгулы. Эварс, да, уехал, он выполнил всю свою программу здесь в России, собрал материал для книги.
– Лёля!..
– Что, Мариша?
Почему она меня пытает? Почему она считает, что мое – это и ее?
– У тебя что-то с Эварсом было?
Проще сказать, чтобы она отстала.
– Что-то – было.
– Серьезное?
Как объяснить Марише, что у меня несерьезное, в отличие от нее, не бывает.
– Неважно.
– Значит, серьезное. И что? Он вернется?
– Нет. Не знаю. Мне все равно.
– Лёлька…
Как меня иногда раздражает эта конфигурация моего имени! Я огляделась. Нормально. Я еще вчера утром убрала бардак, заставила себя, выбросила этот треклятый коньяк. Мама ведь тоже не пила, и тоже жаловалась, смеясь, что она какая-то нерусская. И бабушка не пила, не могла. Всегда говорила: «И хочу, да не лезет». Нет этого гена. А без него приходится переносить все жизненные тяготы без наркоза. Больно. Мне больно. Но я Марише этого не скажу. У Мариши есть ген пьянства, она может пить, а я – нет.
– Что у тебя произошло с ним?
Зачем ей это надо? Хочет помочь? Чем она может помочь? А чем я могу помочь людям, которые ко мне приходят с неразрешимыми проблемами? Перенастроить немного их зрение, разве что этим. Подобрать им очки, ухудшающие зрение, чтобы не так четко видеть окружающий мир, хотя бы временно, пока болит.
Мариша стала шуровать, накрывать на стол, убирать посуду – я не мыла чашки два дня, пила чай и ставила на стол. Больше убирать было нечего, она запустила машинку с бельем, переставила на трех полках книги по цветам – я хорошо знаю свою сестру, она так сама успокаивается. Но когда она затеяла готовку, я не выдержала.
– Мариша! Это моя квартира. Я сейчас не хочу есть. Если ты хочешь кого-то кормить, покорми котов.
– Тебе надо поесть.
Моя сестра всегда знает, что мне надо. Она знала, что мне нужно развеяться и подослала ко мне Эварса – я думала об этом вчера.
– Скажи, правда, что мама дала Эварсу наши контакты?
– Конечно! – Мариша облизала ложку, которой она мешала запеканку. Нашла где-то творог или привезла полезный продукт. – С изюмом сделать или с курагой?
– С тáком.
– С таком, так с таком. Смешно звучит. Вообще нормально, что министр культуры собственными руками готовит и убирает, а ее сестра…
Я ушла в крохотную комнатку, которую я сделала для хранения всего того, что я не могу выбросить, и захлопнула за собой дверь. Надела на голову первую попавшуюся вещь – мне попался старый мамин свитер, и еще закрыла уши руками.
– Лёля! Выходи! Хорошо, я пошутила. Я могу ничего не говорить и ничего не готовить. Ты посмотри на себя в зеркало, и ты поймешь, почему я так всполошилась.
Маришин громкий, хорошо поставленный голос будет слышан, даже если я надену на голову наушники. Мариша умеет говорить так, чтобы люди ее слышали. А я – не умею. Что-то другое слышал Эварс. Ведь я говорила ему, что я его люблю, люблю по-настоящему. Почему он раньше мне не сказал правду? Почему я сама не поняла эту правду? Иду по тому же кругу в семнадцатый раз… Я распахнула дверь.
Мариша сидела на полу и смотрела на дверь.
– Зачем ты здесь сидишь?
– Жду, когда ты выйдешь.
– Ты плачешь?
– Нет. Я хотела тебе кое-что сказать, важное, но… – Мариша перевела дух. – Наверное, не сегодня.
– Обо мне и Эварсе?
– Нет, о себе.
Если уж я младшая сестра со всеми вытекающими, могу я быть маленькой, слабой и капризной и не слушать сегодня еще и о Маришиных
