Вечно ты - Мария Владимировна Воронова
– Устраивать тебе торжество, после того как ты, гм-гм, уже совершила то, ради чего это торжество устраивается, было бы настоящим лицемерием, профанацией самого обряда. Надеюсь, Людмила, у тебя еще остались какие-то зачатки совести, которые не позволят тебе чувствовать себя уютно в белом платье и фате, одеянии, на которое ты больше не имеешь права.
Бабушка отпила маленький глоточек через презрительно поджатые губы, бог знает, как это у нее вышло.
– Мы просто распишемся, и все.
– А потом? Где вы будете жить? – спросил папа.
Люда пожала плечами:
– Пока у него, а там куда пошлют. Лев сейчас ждет новое назначение.
Папа вдруг улыбнулся:
– А девочка его? Дщерь? Как она отнеслась?
Люда не стала говорить, что все это время «девочка» была единственным близким ей человеком, единственным, кто подбадривал ее и помогал переносить муку ожидания, хотя этот человек сам сходил с ума от тревоги за отца. И человеку этому, кстати, Люда, может быть, не очень даже и нравилась, но Варя приняла отцовский выбор и поддерживала его невесту, как могла.
– Нормально отнеслась. Она уже взрослая, у нее своя жизнь.
– Во всяком случае, Людмила, ты твердо должна дать понять своему избраннику и его отпрыскам, что в нашей семье они нежелательные гости. Я вынуждена согласиться на этот брак, потому что это, увы, единственный способ смыть с тебя позор, но никто не заставит меня принимать в моем доме хама, обесчестившего мою внучку!
Папа кашлянул:
– Простите, Вера Андреевна, но это и мой дом тоже, и Люда мне, как сказал бы Фамусов, «несколько сродни».
– Никто это и не оспаривает, Игорь. Но как старший член этой семьи, я вправе ждать, что к моему мнению прислушаются.
– Безусловно, так, но давайте посмотрим на это с другой стороны. Люда выходит замуж за высокопоставленного военного, и, насколько я успел понять, неплохого человека. Все шероховатые моменты благодаря замужеству сглажены, почему бы нам не порадоваться за дочь и в конце концов не зажить всем в дружбе и согласии?
– Хотя бы потому, что делать из этой свадьбы радостное событие несправедливо по отношению к Верочке, которая блюдет свою девичью честь, а не валяется с кем попало, – отрезала бабушка. – Я воспитала твоих дочерей так, что они понимали, что если ты ложишься в постель до брака, то после этого ты уже не можешь рассчитывать на те привилегии, которых удостаивается порядочная женщина. Людмила сделала свой выбор, пусть пожинает его плоды. Нельзя, знаете ли, и невинность соблюсти, и капитал приобрести, только в нашем случае, увы, эта поговорка имеет строго обратный смысл.
Бабушка сухо рассмеялась.
– Мама, но в самом деле… – Мама примирительно улыбнулась. – …все же устраивается, и через двадцать лет никто не вспомнит, что первая брачная ночь состоялась раньше, чем формальности.
– Никто? Уверяю тебя, существуют люди, которые не способны такое забыть.
– Если вы имеете в виду себя, Вера Андреевна, то вы себе льстите, – сказал папа себе под нос.
– Что?!
Папа улыбнулся:
– С годами, знаете ли, память слабеет.
– Игорь!!! – вскричала мама.
– Боже мой, боже мой! – бабушка поднялась из-за стола. – И вы еще удивляетесь, почему я против этого брака! Ясно же, что паршивая овца все стадо портит! Этот мерзавец и хам только возник на горизонте нашей семьи, как пожалуйста! Внучка стала падшей женщиной, зять сыплет оскорблениями… Что ж, видимо, это неизбежное падение нравов, нельзя жить в ядовитой среде и не отравиться…
С этими словами бабушка удалилась к себе, и Люда осталась с родителями наедине.
– Пусть он приходит, – сказал папа, – поговорим, познакомимся поближе, все-таки будущий зять.
Люда кивнула.
– Боюсь, бабушка воспримет его визит в штыки, – мама вдруг мягко накрыла руку Люды своей ладонью – это была ласка, которой от нее нечасто удавалось дождаться, – давайте лучше встретимся где-нибудь на нейтральной территории. Ты-то как, доченька? Чувствуешь себя счастливой?
– Конечно, – глаза Люды защипало от накипающих слез, – мама, я понимаю, что сделала неправильно, но Лев уезжал в Афган… Мне нельзя было поступить иначе.
Мама сильнее сжала ее ладонь:
– Ничего, доченька! К сожалению, твоему проступку нет оправданий, но раз он все-таки женится, то что ж… Будем считать, что твое доброе имя восстановлено.
Папа взял Люду за другую руку:
– Мы очень сильно переживали за тебя, Людочка. Ты еще молодая, еще в силу возраста не можешь понять многие вещи… А он старше тебя на шестнадцать лет, это огромная разница, – папа вздохнул, – мне, например, люди моложе меня на такой срок кажутся детьми, к которым возможно испытывать исключительно отеческий интерес. Что у вас может быть общего, каков фундамент для семейной жизни, недоумевали мы. Но похоже, вы действительно любите друг друга, раз ваши чувства прошли проверку разлукой и опасностью.
– Возможно, мы были к тебе строги, но, когда ты сама станешь матерью, ты поймешь, как это страшно, когда твое родное дитя вдруг отдаляется от тебя, внезапно начинает жить своей обособленной жизнью, в которой тебе не находится места…
Мама заплакала, Люда тоже, они обнялись, но тут в кухню вбежала Вера со словами «бабушке плохо!». Поднялась обычная в таких случаях суматоха. Папа звонил в скорую, мама с Верой открывали окна, несли воду и валокордин, лихорадочно рылись в аптечке в поисках валидола. Обычно эти обязанности выполняла Люда, но сейчас ее отправили в свою комнату, решив, что ее вид только сильнее взволнует бабушку и усугубит ее состояние.
Она сидела в темноте, глядя в окно, парализованная тревогой за бабушкино здоровье. Вот уж правда, если безделье мать всех пороков, то бездействие – мать всех тревог. Когда суетишься, помогаешь, то и волноваться некогда…
В тот момент она впервые ясно почувствовала, что, если бабушка умрет, это будет ее вина. Если ей, молодой бабе, было почти физически тяжело находиться в атмосфере постоянной ссоры и бойкота, то каково приходилось хрупкой старушке…
Совесть жгла, как кипятком, и, вонзив ногти в ладони, Люда чутко прислушивалась к происходящему за дверью. Бестолковая беготня Веры и мамы, звонок в дверь, тяжелые шаги врачей скорой, разухабистый вопрос «ну что, бабуля, на что жалуемся», строгий ответ «попрошу без фамильярности», чужой смех и просьба принести блюдечко и полотенце.
Если бы Люду пустили помогать, она бы первым делом приготовила и то и другое – блюдечко для использованных ампул, а полотенце подложить под руку перед внутривенной инъекцией. Ну и еще одно повесить в ванной, чтобы доктора помыли руки. Это у нее уже было в подкорке заложено как «Отче наш». Точнее, как таблица умножения, ведь молитв она не знала. Таблицы умножения, впрочем, тоже. Это было глупо,
