Ожившая надежда - Федор Егорович Конев
- Тогда все мы были бунтарями, - вздохнул он и отвел взгляд. - А при чем тут статья? Не понимаю. Ну да ладно! После киноновеллы мне сразу предложили полнометражное кино. Повезло. Правда, сценарий был слаб. За него никто из режиссеров не брался. А ставить надо было. Важная тема. И я взялся. Озорной был, бесшабашный. Можно сказать - пришел, увидел, победил. Картина получила не одну премию. В прессе писали много.
- Простите меня, но я хотел уточнить…
- Давай, уточняй.
- Корнев был вашим другом?
- Пуд соли точно съели. Это я уверенно скажу.
Слова свои он подтвердил раскатистым смехом, хотя вроде ничего смешного и не было произнесено. А взгляд - снова на стеллажи.
- Значит, вы знаете, - успокоительно произнес Игорь.
- Что я знаю? - настороженно уточнил Колыханов.
- Его из-за статьи вызывали.
- Куда?
- В органы. Кто-то настучал.
- А почему ты меня об этом спрашиваешь?
Наконец-то после долгих тоскливых взглядов Колыханов решился, подошел к небольшому бару, встроенному в стеллажи, открыл ключом дверцу и спросил:
- Будешь?
- Нет.
- А я позволю себе.
Он заслонял собой бар, Игорь не видел содержимого. Не оборачиваясь, Колыханов налил себе и выпил, опрокинувшись назад всем торсом. Потом закрыл бар на ключ и вернулся к столу. Минуту посидел молча, уткнувшись взглядом в стол, потом сказал:
- Разговор какой-то странный получается. Не кажется тебе?
- Нет, - ответил Игорь, глядя в глаза.
- Пришел ко мне, а спрашиваешь о Корнееве? Обо мне собрался писать или о нем?
- Статья будет, конечно же, о вас.
- Чувствую, какой-то подвох, но не пойму в чем.
Нюх у Колыханова был исключительный, недоброжелательство к себе чуял издалека. И пресекал тут же. И сейчас он мог бы корреспондента выставить за дверь. Но в людях он разбирался недурно и видел, что Игорь - бесхитростный и неопасный человек. Колыханов поднялся и прошелся по комнате.
- Сколько я сделал для Корнеева. Молиться должен на меня. Я ж с ним работал. Уже, по-моему, говорил, что мне доверили полнометражную ленту. А сценарий - никудышный. Правильный только идейно. О солдатской службе. Арсений недавно отслужил. Вот я его и попросил помочь. Когда мы сдали сценарий, начальство обалдело. Классная получилась работа!
- Я этого не знал.
- Теперь будешь знать.
- Но его же в титрах той картины нет?
- Дурацкие статьи не надо было писать, - потух и заскучал Колыханов.
Он с большим унынием посмотрел на бар, однако постеснялся прибегнуть к столь скоро бодрящему лекарству.
- Если бы не я, у него бы и этого журнала не было. Выхлопотал ему это место. Я был вхож во все двери. А в жизни все решают связи. Хоть знаешь, что Корнеев не был коммунистом?
- Не знал.
- Вот видишь? А возглавлял журнал. Такого в принципе не могло быть! На идеологической работе и не член партии. Да ты что, братец! Все я! По начальству ходил, убеждал. Это ж, говорю, какой пример! Иностранным журналистам можно рот заткнуть. А что? У нас и беспартийные журналами руководят. Демократия. И со мной согласились. Думаешь, у Корнеева мало врагов было? Давно бы слопали, сожрали бы. Но они меня боялись.
При этом Колыханов опять оказался возле бара, судя по звукам, раскупорил бутылку, налил в рюмку коньячка, сказал:
- Пардон.
И выпил. На этот раз, уже закрыв бар и повернувшись, забросил в рот шоколадную конфету и разжевал.
- С чем ты пришел? - недобро спросил Колыханов уже от балконной двери. - Я не знаю почему, но психую. Это от твоих вопросов. Разворошил прошлое. А там чего только не было!
- Вот это и важно! - воскликнул Игорь. - Вы жили в сложное время.
- Да в какое сложное! - сморщив лицо, активно не согласился Колыханов. - Делай, как велит начальство, вот и вся сложность. Вообще-то, все правильно. Кто платит, тот и заказывает музыку. Так было, так есть, так будет. И не вижу я в этом трагедии. Такова доля художника - обслуживать хозяев. Разве Моцарт не этим занимался? Но его хозяев мы не помним, а музыка жива. Понял меня?
- Но Корнеев…
- Дурак твой Корнеев! - не дал продолжить Колыханов. - Природа ему столько дала, а он ни фига не сделал. Что ж тут хорошего.
- Вы извините…
- Да нужны мне твои извинения! Я сразу почувствовал, что ты за орешек. Почуял - не с добром пришел. Копаться начнет - что я, да кто я? Но ничего, ничего! Меня на лопатки не уложить. В начале девяностых, помню, набросились, яко псы лютые. Как только не обзывали! Совок, приспособленец, коммуняка, холуй! Ну, и где они сегодня, эти критики? А я делал кино и делаю. Я ни о чем не жалею. Я прожил богатую событиями жизнь, поездил по земле, повидал страны и континенты, нахожусь в почете и нужды не знаю. А чего Корнеев добился, чистоплюй?
Игорь видел, что Колыханов заметно опьянел, продолжать разговор толку не было, и он поднялся.
- Система его сломала! - размахивал руками Колыханов. - Жертва! Его вызывали. Кто-то настучал! Так, может, я? Как же сразу не догадался! Ведь за этим пришел. Ты же приплелся, заранее думая, что я настучал. Твой Корнеев мне нужен был. Так что стучать резона я не имел. Отца родного спроси. Уж он-то знает!
Колыханов буквально выпроводил Игоря из квартиры, а когда выставил за порог, бросил:
- Вот у него был резон!
И хлопнул дверью.
Колыханов стоял в прихожей и прислушивался к своему состоянию, к тому переполоху, что происходил внутри. Что же он наделал, корреспондент вшивый! Теперь три дня - коту под хвост. Колыханов месяцами держался нормально, а потом срывался, иногда по пустяку, и ровно трое суток пил втемную.
Опасения Вали, что судьба готовит ей новые неприятности, кажется, начинали оправдываться. Игорь вернулся от Колыханова в мрачном настроении. Прошел в кабинет, сел за стол и молча уткнулся в какую-то бумажку. Там читать-то было несколько строк, а он уперся взглядом и не поднимал глаз. Валя выждала, сколько могла, минут пять, и все-таки спросила:
- Как дела?
- Никак, - прямо-таки буркнул Игорь.
И мало того, что на вопрос не ответил, так сразу же поднялся, порывисто двинулся к двери, правда, на пороге все же,
