Ожившая надежда - Федор Егорович Конев
В присущей ему пылкой манере Игорь толковал об этом Вале по дороге на работу. И вроде этот большой ребенок со своими детскими фантазиями практичной Вале должен был казаться потешным, а она его так пронзительно любила, что, казалось, сердце не выдержит. Спросили бы Валю - за что любишь? - развела бы руками. Ну, может, еще расплакалась, потому что окончательно поняла - не будет у нее жизни без Игоря.
На работе Зыков сказал Вале:
- Надо предупредить шефа.
Тут же поднялся и направился в кабинет главного редактора.
- Арсений Фомич, - сразу приступил он к делу, поздоровавшись. - Я все-таки решил написать очерк о Колыханове.
- И зачем это тебе надо?
Не мог же Игорь сказать, что статья тут сбоку припеку, а хочется ему узнать, отчего разладилась когда-то между Анной и Арсением любовь. При этом Игорь разрешает не частный случай, а нечто глобальное, всечеловеческое.
- Я в любом случае напишу, - упрямо заявил он, - если даже это не нужно.
- «Можешь, не пиши». Но если не можешь, то уж… чего уж… тогда уж…
Арсений Фомич поднялся с кресла, подошел к Игорю, который стоял в трех шагах от стола, и положил руку на плечо.
- Разгромную статью о Колыханове в своем журнале я не напечатаю, - предупредил Корнеев, глядя на Игоря с какой-то застарелой печалью в глазах. - Иди.
Таким напутственным словам Зыков, конечно, не обрадовался. Валя тут же заметила перемену в настроении и спросила, что случилось у шефа. Но тот не стал ничего объяснять, а сказал только:
- Все равно пойду.
Они заранее договорились, что Игорь идет один, мужчине с мужчиной легче столковаться.
Режиссер тут же согласился на встречу с корреспондентом журнала. Как публичный человек, он следил за тем, чтобы оставаться на виду. Не было такого срочного дела для режиссера Колыханова, которое нельзя было бы отложить на время, если предстояло встретиться с прессой или телевидением. Иногда, чувствуя, что его обходят вниманием, сам мог напроситься, находя удобный повод, чтобы привлечь внимание журналистов.
Квартира была большой. То ли никого не было дома, то ли никто не выглянул из своих покоев, но Игоря удивила тишина. Хозяин встретил гостя сам и провел по коридору в просторный кабинет. Письменный стол был завален папками и фотографиями. Одна стена полностью занята застекленными стеллажами, сделанными под заказ. На полках и книги были, но в основном - награды и призы в виде статуэток, кубков и грамот в рамках. У противоположной стены стояли письменный стол и тахта. Сама же стена, обклеенная дорогими обоями с тиснением, была пуста, и только большой портрет хозяина в золотистой раме висел посредине. Платон Колыханов сидел на пологом склоне холма, обхватив руками колени и касаясь босыми ногами земли. В этом был весь смысл полотна - знаменитый режиссер весь от сохи, матушкой-землей вскормлен и вспоен. На самом деле родился в деревне случайно. Родители, сугубо городские люди, сотрудники Академии наук, снимали на лето полдома у одной и той же бабки. Она-то и приняла роды, когда преждевременно начались схватки, а из-за раскисших после ливневых дождей дорог, вывезти роженицу не было возможности.
- От какой газеты? - спросил Колыханов, показав на диван. - Седай.
Этакого рода словечки он любил подбрасывать в свою речь, подчеркивая свою народность. Давно уже не модно выставлять свое рабоче-крестьянское происхождение, наоборот - невесть откуда вылупились потомки дворян и даже князей, но Платон Колыханов не следовал новым веяниям, Народный артист должен был помнить свои естественные корни.
Это был большой, мясистый человек, но не рыхлый телом. Просто его было много, как он сам говорил смеясь. Большая седая голова с плоским лицом сидела на короткой шее так устойчиво, что приходилось всем торсом поворачиваться, чтобы перевести взгляд. Но получалось это легко при его общей неусидчивой подвижности. Он был смешлив, при этом хохотал громогласно, не сдерживая себя, был добродушен, разговорчив и вызывал впечатление «своего парня» во всех отношениях.
Игорь назвал свой журнал.
- О-о! - воскликнул Колыханов. - Так ты Корнеева сотрудник? Как там Арсений? Он тебя направил?
- Сам попросился, - заверил Игорь.
- Да? Мой поклонник, что ли? Намедни был на встрече. В школе устроили. Так подходит десятиклассница и заявляет, что будет писать трактат о моем творчестве. Приятно, знаешь, хоть и пустяк.
- У меня много вопросов, - предупредил Игорь, - но не только по творчеству.
- Прости, запамятовал - как тебя?
- Игорь Зыков.
- А по отчеству? - пригляделся Колыханов.
- Васильевич.
- Сын, что ли? Я же Васю Зыкова помню. До меня доходило, что коммерцией крутит. Так ли?
- У него бизнес.
- Славно! Рыба сама идет в сеть. Сценарии не пишешь?
- Нет.
- Научу. Отец дает деньги. Мы делаем кино. Идет?
- Я за него не решаю.
- Родному сыну не откажет. Ну, Вася! При деньгах, значит. И не догадается помочь отечественному кино! Надо напомнить о совести. И мы напомним. С чего начнем? Какие ко мне вопросы будут, дружище?
Он за плечи усадил Игоря на диван, сам сел рядом, потом пружинисто вскочил и устроился за письменным столом, так солидней выходило.
- Я начну издалека, - заявил Игорь.
- Со времен Адама и Евы? - пошутил Колыханов и расхохотался. - Валяй. Или как вы говорите - чеши.
- Хорошо помните то время, когда были знакомы с отцом?
- На память не жалуюсь. Мое первое воспоминание - как меня заворачивают в пеленку, а я жутко этого не хочу. И ору. Возьми на заметку кстати. Ребенок кричит, а его не понимают, что он хочет воли.
- Значит, вы хорошо помните шестидесятые…
- Еще бы не помнить! Прекрасное время! Удивительное! Учусь в Москве, во Всесоюзном институте кинематографии. Получаю направление на нашу киностудию. Поначалу работаю ассистентом. Но вот и первая моя киноновелла. Сидим в зале. Смотрим. Вокруг одни друзья. Сияющие глаза. Прекрасные лица.
- А статью Корнеева помните?
- Статью? Какую? Он не писал обо мне. Я даже его просил. Но он не стал. Хотя были друзьями.
- Нет, не о вас, о Советах?
- A-а, помню, помню. Было такое, было. А как же!
Колыханов расхохотался и
