Бывшие. Уже не вернуть (СИ) - Крамор Марика
Опускаю раненый взор. Потому что греюсь в его объятиях. И ничего не могу с этим поделать.
И губы его так близко. А сердце мое трепещет и кричит, что оно не со мной уже. А у него. В его руках. Все это время было. Умчалось вместе с ним, и теперь не хочет ко мне возвращаться.
Он опускает голову. Щека к щеке.
Нил едва заметно поглаживает носом мой висок, невесомо целуя. Меня пробирает. В Ниле я интуитивно чувствую неуловимую перемену. Он напрягается еще больше, налегая на меня.
— Прости, — бьет тихий шепот за ушком. — Прости… — надламывает меня отчаянный поцелуй в подбородок. — Прости, — добивает мягкое прикосновение к правому уголку губ. — Прости, — окончательно ломает меня едва уловимое движение языка. — Виновен…
Он сам вынес себе приговор.
Я захлебываюсь чувствами, потому что его рот впивается в мои губы. Я отпиваю его скорбь. Я глотаю его страдания. В ответ он встречает мою боль, готовый забрать ее себе всю без остатка, но сам же и причинил… Он целует меня, вымаливая прощение так чувственно и нежно, подушечками больших пальцев взволнованно стирает не останавливающиеся слезы.
Это очищение. От той ненависти, что поселилась глубоко внутри. От страхов и злости, которые были живы во мне. Это освобождение и исцеление, без которых дышать было невозможно эти восемь лет.
Это как беспамятство, дремота. Как сон. И так тепло в этом забытье, а снаружи ревущий ветер, холод и зной. А снаружи наша реальность.
Так хочется вернуться назад. Где он целовал меня самозабвенно. Сладко. Чувственно. Как будто для него существует всего одна женщина — я.
И вновь эта слабость. И вновь дурман. И вновь дышу им, освободившись от трагической скорби.
И Нил сжимает меня в объятиях, порочно, греховно, преступно. И руки его шарят по моему телу, молчаливо заявляя, что этот мужчина меня никуда не отпустит.
— Нил, — шепчут отголоски моего разума, громогласно заявляя, что мы совершаем ошибку, когда его губы впиваются в мое плечо. — Нил… — беззвучно кричат остатки гордости, когда молния моего платья неумолимо расходится. — Нил… — корчатся в агонии остатки совести, когда чуть шершавые ладони скользят по обнаженной спине, будоража, волнуя, завораживая. — Нил… мы не должны…
— Да. Мы больше ничего никому не должны. Ничего…
Глава 46
НИЛ
Агония в сердце. Раскаленная лава в жилах.
Слезы Арины вновь делают меня уязвимым, слабым, немощным. Раскаяние сжигает заживо. Осознание трагической ошибки топит меня. Вместо кислорода, в легких собирается гарь.
Трясет изнутри.
Я сломлен.
Сломлен тем, что она здесь. Сломлен тем, что Арина нашла в себе силы, несмотря на нашу обоюдную вражду, прийти ко мне. Открыться. Окунуть меня в ледяную воду, не позволив даже воздуха глотнуть. Как удар с размаху. Наотмашь.
Сломлен тем, что подрывает мою веру и заставляет усомниться, в первую очередь, в себе.
Каждый день я шел вперед, ведомый единственным безумным желанием: доказать, что она просчиталась. Они все просчитались!
Лишь со временем улеглась эта мука, опустившись на дно.
Лишь со временем тихо пришло горькое осознание: я не должен ее винить. Арина была слишком молода, чтобы принять на себя ответственность. Слишком пуглива и осторожна. Эгоистична и беззаботна. Это ее выбор и, даже если я его не уважаю, то принять его я обязан.
Я даже почти перестал осуждать ее. Сам же не смог стать для нее тем самым. Для моей маленькой девочки, которая просто выбрала привычную жизнь.
Гонимым злостью и уверенностью идти было легче. Это придавало сил. Определяло мотивацию.
А теперь ее откровенные признания вышибают мне мозги. Чертов дом. Упоминание об этом, как ржавым гвоздём по стеклу. И я, несмотря ни на что, хочу себе этот дом! Мне нужен этот макет! Отдайте мне его!!! Как свидетельство, что это не сон! Что Арина в моих руках, дрожит, дышит часто, на меня смотрит с укоризною, с укором… Неутомимая, неугасаемая тоска по ней грызла все эти годы, скрываясь глубоко внутри, исподтишка била в самое незащищенное место!
Каждый контракт я в душе освещал ее именем. Как заклинанием. Неважно, что она не слышит, не видит, не знает. Но когда-нибудь мы с ней бы встретились вновь. И тогда вряд ли она уже отмахнулась бы. И тогда пожалела бы.
Но… жалею я. А она раскаленные клинки во мне проворачивает срывающимся голосом и умоляющими бездонными, как весеннее небо, глазами.
Я раздавлен. Сражен. Чувство вины разъедает изнутри.
А она вновь имеет власть надо мной. Так было всегда. Одна ее слезинка, и меня коробит изнутри. Один печальный взгляд — и я уже на коленях. Как провинившийся раб.
Ее волосы собраны в невысокий хвост на затылке, я стягиваю вниз резинку, отшвыриваю в сторону. Зарываюсь пальцами в золотистый шелк ее волос, жадно притягиваю Арину к себе за голову. Я наклоняюсь медленно. Мучительно медленно. Веду пальцами по ее горлу, обжигаясь заново, спускаюсь ниже, каждую секунду ненавидя себя еще больше, глубже, неудержимее. Печёт внутри от осознания собственной никчемности. Я ее защитить не смог, сам потоптался. И, если утром еще не верил ей, то теперь усомниться не получается. Как с такими глазами обманывать можно? Скорби там немерено… и горечи отражается столько, что не просчитать и глубину не высчитать.
Я накрываю ее рот своим. Меня бьет током от этого терпкого касания. Арина принимает меня безропотно, а я себя чувствую заляпанным грязью. И касаться моего ангела уже все права отсутствуют — я их сам, скомкав, выбросил. И не было разрешения. И не будет мне дозволения. И искупления я не достоин, и прощения не вымолил. Уверен, расплата позже последует. Но теперь я точно выстою. Ради нас выстою.
Делить одно на двоих дыхание — это сродни освобождению. Не моему. Арининому. Я виновен — мне не светит помилование, но мою девочку осудить вне справедливости… Я готов поплатиться за это. Я за все ответ держать готов уже.
Ее гладкая кожа под пальцами… Это что-то нереальное. Недоступное. Как из прошлой жизни. Я дико голодный и страждущий. Она — мой оазис. Мой мираж, что оживает в руках. И я, знаю, что недостоин ее. Но…
Я беру ее на руки, встречая слабое сопротивление, несу в кровать, бережно укладываю на простыни.
Впиваюсь в сочные губы, внутренний оголодавший зверь торжествует, я крепко сжимаю ее плечи, чтобы точно убедиться: мне это не кажется. Моя смелая, решительная девочка. И ничем ее не сломить! Она приветливо отвечает на мой безумный поцелуй, а меня топят неземное счастье и радость от того, что Арина не отталкивает. Принимает меня. Со всеми грехами и ошибками. Со всеми пороками и промахами… принимает.
Я налегаю на нее сильнее, соображаю хуже. Ее черное отчаяние, как ножом мне по сердцу. Арина ласково отвечает, а я вдруг горько думаю: она хотела меня вернуть, убедить, заставить передумать, достучаться. Даже после того, что я сделал, она все равно пыталась объясниться, искала встречи. Приезжала к родителям. А теперь в отчаянии впитывает мои касания. Неудержимо чувственно. И так… как никогда и ни с кем и близко не было. Арина, горячо отзываясь, накрывает мои запястья ладонями, осторожно сжимает их, как будто ей всего этого мало, как будто пытается отнять у меня нечто важное.
Забирай. Все забирай! Только не добивай окончательно сердце мое, в которое ты из-за нашего будущего ребёнка своим страшным отчаянием гвозди вбивала. А оно живое еще. Смотри, как бьется в твоих руках. Кровью сочится, но стучит.
Когда Арина распахивает глаза и самоотверженно забирается ко мне в душу, я понимаю, что это конец. Крах всему. Жизни мне уже не будет. Да и не нужна она мне больше без этой женщины.
АРИНА
Ни отдышаться, ни отдохнуть Нил мне не позволяет.
Его руки ненасытно блуждают по телу. Я далекими отголосками разума понимаю, что это плохо, и я не должна позволять ему прикасаться ко мне. Я понимаю. И что его проворные пальцы не должны стягивать с меня белье, а губы вновь исследовать очертания изнывающей по его ласке груди. А я никакого права не имею выгибаться ему навстречу и помогать освободить меня от платья. Не могу я наслаждаться плавностью интимных движений, не должна позволять его языку погружать меня в необъятную негу…
