Бывшие. Уже не вернуть (СИ) - Крамор Марика
Мне бы оттолкнуть, запретить навсегда к себе прикасаться, но мужской безрассудный порыв дарит то самое странное ощущение. Дерево. Запах этого мужчины впитался в мою кожу, проник в кровь, безнаказанно пронесся сквозь восемь лет жизни без Нила. И теперь эта неуместная близость вновь дарит чувство защищенности и домашнего уюта. Вопреки всему…
— Зачем ты без меня ходила? — срывающимся голосом возражает Нил. — Мы могли бы вместе пойти. Я приехал бы. Послал бы все к чертям и приехал бы! Вернулся бы к тебе! Я же сказал!
— Потому что так нельзя. Потому что я и так выплакала слишком много слез. Потому что даже папа сказал мне, что я извожу тебя слезами и истериками. Потому что мне нужно было хоть немного времени прийти в себя. Да и тебе тоже.
— Арина, — потрясенно шепчет он мне на ухо. — Лучше плач и истерики, чем твое равнодушие и спокойствие, после того, как мы потеряли малыша. Да лучше бы ты кричала и утопила меня в слезах, чем видеть твое полное отстранение. И то, как ты постепенно вычеркиваешь меня из жизни, медленно, но верно отодвигаясь к другому, получив освобождение от меня.
— Освобождение?! Но я его не хотела! Не желала! Мне казалось, так будет лучше, так будет тебе легче…
— Да как ты не понимаешь? — прижимает к себе еще сильнее, отнимая мой воздух. Он как порыв неистового ветра, ведет за собой, и противостоять не получается. — Мне не нужно было легче. Мне нужно было с тобой… и неважно где, важно, чтобы ты была рядом, но ты безостановочно отстранялась…
Не знаю, в какой именно момент я освободила кисти и когда накрыла ладонями его крепкие предплечья. А сейчас и вовсе вцепилась в них, как в спасательный круг, чтобы не захлебнуться в губительном водовороте. Мне дурно от собственных ощущений. Но… вот же он. Мой родной, но такой далекий.
— Мы с Дымом только друзья, и тогда на улице я попросила его подыграть мне. Чтобы тебя разозлить ещё больше.
Не понимаю, зачем я это говорю, но такой момент… не могу промолчать. Хочется облегчить душу. Кажется, что если не сейчас, то никогда уже.
Может быть… мы сможем остаться, если не друзьями, то хотя бы не врагами? Возможно, еще получится перешагнуть через незабываемое прошлое? Опустить, потому что жить с этим невыносимо.
— Снова не веришь, — ухмыляюсь я разочарованно. Пусть и впустую, но пробую снова. — Хочешь знать, что мы с Дымом готовили тебе на день рождения?
Глава 45
— Хочу, — хрипло заявляет он. Скупо. Кратко. Но совершенно не сдержанно.
Нил напряженно выдыхает мне в волосы, сильнее смыкая руки. На мгновение мне даже кажется, что он прижимается губами к моей голове, пока его сердце отбивает бешеный темп.
Этот чувственный плен, как водоворот, из которого не выбраться, и уже укрывает с головой, а я почти позволяю бурному потоку завладеть своим телом. И разумом…
— Помнишь, ты когда-то сказал, что долго еще не сможешь дать мне то, к чему я привыкла? — горечь просачивается в голос, от нее леденеет кровь, и я не могу больше сдерживаться, потому что это настолько больно, это настолько мучительно, что терзает безостановочно! Томит, пытает и изводит! Голос мне отказывает, срываясь, горячие слезы текут по щекам, а Нил все продолжает крепко прижимать меня к ритмично вздымающейся груди. — Сказал, что, возможно, никогда не заработаешь на дом, подобный тому, где я жила. А я… ответила… что…
Горло хватают спазмы, мне воздуха мало. Громкие рыдания сотрясают меня и, наконец, находят выход на свободу.
Спасительные защитные объятия ослабевают. Нил разворачивает меня лицом к себе и вновь обнимает, не отодвигаясь ни на сантиметр.
— Ты сказала, что и не хочешь себе такой дом, — дрожащим голосом, на выдохе продолжает за меня Нил, — А хочешь другой. Поменьше. Уютный, теплый. Из дерева, что внушает тебе чувство защищённости и безопасности.
Я мочу его рубашку, без возможности взять себя в руки. И, еле-еле выговаривая слова, продолжаю:
— И… я… попросила… Дыма, чтобы он… помог мне… с макетом. И он помог начертить, и человека подсказал, кто смастерит и соберёт это сокровище… Дым сам… договаривался. Он участвовал, потому что я очень просила! А ты не так понял все! Мы хотели успеть! Поэтому постоянно на связи были! Правки вносили по ходу дела, мастер нам еще кое-что переделывал, мы согласовывали… Нил… ну… я же не могла тебе тогда все это рассказать! А ты просто сорвался и уехал! Оборвав все! Все абсолютно!
Меня трясет от отчаяния. Вновь вернулось то самое непонимание.
— Вот как ты мог отвернуться от меня?! Да еще и в такой тяжелый момент! Неужели ты ни разу не задумался? Не пожалел? Ну неужели я никогда ничего для тебя не значила, что ты потом даже не нашел в себе желания мне хотя бы позвонить?
Слова идут и идут непрекращающимся потоком, с ним выходит многолетняя скорбь, которая так и не успела выветриться и раствориться. Она вновь отравляет все во мне, каждую клеточку.
Я поднимаю на него глаза, мысленно заклиная дать мне ответ хотя бы на последний вопрос. Кажется, это срабатывает.
— Хотел, конечно. Но не позволил себе, — раздаётся мне на ухо тихий шепот. От горячего мужского дыхания внутри меня странный трепет мерцает яркими всполохами. — Если бы хоть на секунду я засомневался, хоть на мгновение решил бы, что все еще нужен тебе, я бы забрал тебя. Но… происходящее ослепило. И я… я, кажется, упустил самое главное. Потерял, растоптав все, что мы успели построить.
Фраза его срывается, он не может продолжать, его кадык резко дёргается. Нил поднимает голову и смотрит куда-то в сторону.
— Я даже представить не мог, что ты ждала меня. И что билась об лед, пытаясь исправить то, что я сделал. Я считал тебя маленькой, трусливой девочкой, испуганной эгоисткой, которая выбрала легкий путь, не гнушаясь ничем. А на самом деле… это я оказался слабым. Беспомощным. Неспособным услышать тебя и сделать правильные выводы. Это я все испортил. А ты оказалась намного сильнее меня в свои восемнадцать. Я не представляю, что ты чувствовала, когда я был тебе так нужен, а я не вывез. Не вывез… И хлопнул дверью. И я… сейчас удушить себя готов за это.
Эти слова подобны исцелению. Как свидетельство того, что я смогла пробиться сквозь толщу его равнодушия. И где-то в глубине души он не тот окаменелый осколок, каким кажется. Лицо его темнее тучи. Он смотрит в окно, еще не в состоянии прийти в себя.
— Я горжусь тем, кем ты стал. Рада, что у тебя всё получилось, — провожу ладонью по его щеке. Потемневший взор в потрясенном неверии останавливается на мне. Словно небо рушится Нилу на голову, но он продолжает оставаться на месте, боясь выпустить меня из плотного кольца своих заботливых рук. Мне так нужно притронуться к нему. Потому что, когда я выйду отсюда, я вернусь в свою реальность. Туда, где Нилу ни при каких обстоятельствах уже не найдется места. — Но мне никогда не были нужны от тебя деньги. Только ты сам, — выговариваю скорбно. Напряжение между нами почти вибрирует в воздухе. — И я считаю, что они того не стоили.
— Пожалуйста, не плачь, — бормочет он, стирая губами мои слезы, — пожалуйста…
Губы его твердые, холодные, и сердце его зачерствело, и так хочется отогреть... Почувствовать на себе ещё хоть раз остроту его поцелуя, хотя бы раз отпить его дыхание, не порезавшись до крови. Утонуть в его сожалении, разделить нашу общую боль от потери желанного малыша, которую мы так и не смогли поделить надвое. Каждый сам тащил. В одиночестве. Сомнений нет никаких, я вижу, что ему тоже больно. Голос Нила совсем охрип и теперь звучит трагичной низкой нотой. Его правая ладонь теперь нервозно поглаживает мое плечо, Нил закусил нижнюю губу, дыхание предает его. Грудь ходит ходуном.
— Я почти обезумел тогда.
— Ты увидел то, чего никогда не было.
— Ариш… Если б ты знала, как я раскаиваюсь в этом. Я представляю, как ты меня ненавидишь.
— Наверное, так же, как и ты меня.
Мы просто смотрим друг на друга, но что-то меняется внезапно. Неуловимо. Хватка его сильных пальцев усиливается. Он глядит на меня, как завороженный. Я и сама не могу отвернуться. Мы снова те. Молодой парень и девушка. Будто нет ограничений. Будто нет между нами восьми лет горя и страданий. И все это куда-то девается, не растворяется, но постепенно меркнет. А я вдруг вздрагиваю от соленых капелек, медленно скользящих вниз по шее. Холодно там, где они соприкасаются с моей кожей.
