Джудит Крэнц - Весенняя коллекция
— Так зачем же ты на ней женился?
— Если бы я только знал! В постели она напоминала железного кузнечика. Я был тогда зеленым юнцом, и мне почему-то это нравилось.
— Да-да-да! Твоя вторая жена наверняка тоже была манекенщицей. Все вы, фотографы, такие.
— Я не женился второй раз.
— Умный ход.
— Так ты простишь меня за… «пышные формы»?
— Ты мне напоминаешь Слима Келли. Он называл пиццу «пирожком» и умолял меня не злиться, потому что когда он был ребенком, то все самое вкусное называл «пирожками». Он просто не мог понять, что меня тошнит от этого слова.
— Обещаю, что больше никогда не буду говорить про «пышные формы». Но при одном условии.
— При каком?
— Если ты не будешь называть меня «мазилой».
— Ой, Майк, извини! Не думала, что это тебя заденет. Ведь это дела столь давних дней. Я совершенно не хотела быть бестактной.
— Понимаешь, Фрэнки, — сказал он сквозь зубы, — все игроки когда-нибудь да промахиваются. Билл Брэдли говорит, что труднее всего ему было заставить себя забыть последний бросок в финале 1971 года, потому что еще двадцать лет ему об этом напоминали все таксисты. А Билл Брэдли — сенатор.
— Ты пытаешься меня убедить в том, что совершенных людей не бывает? — недоверчиво спросила я.
— Ты ведь привлекательная женщина, так?
— А я все ждала, когда ты это заметишь. Шнобель и все такое…
— Черт подери!
— Все-все, я тебя прощаю, — поспешила добавить я и рассмеялась — такое у него было выражение лица. — Я не в силах выслушивать новые извинения и рассказ о том, какой у меня аристократический нос. Кстати, я обожаю свой нос и ценю его выдающиеся качества. Понял, Майк?
— Иногда я кажусь себе полным идиотом.
— Тонкое наблюдение. Мы будем заказывать?
Когда два человека, уже привыкшие подтрунивать друг над другом, объявляют перемирие, всегда возникает некоторое замешательство. О чем им теперь говорить, если они решили перестать наконец пикироваться?
Мы с Майком погрузились в изучение меню и делали это весьма сосредоточенно и серьезно, как два заправских ресторанных критика.
— Есть предложения? — спросил он наконец.
— Может, рагу?
— Какое рагу?
— Боюсь, выбрать будет трудно — здесь их три. А ты что скажешь?
— Бифштекс с жареным картофелем — тут уж не ошибешься.
— Мне то же самое, но без картофеля.
— Один бифштекс?
— Ну… с фасолью.
— Принято. — И он заказал на том французском, который мы оба учили в Линкольне. — Вино? — спросил он.
— Да, пожалуй, стаканчик красного. — Я обычно не пью за ленчем, но пропади оно все пропадом.
Официант наполнил наши бокалы, и он поднял свой.
— За нас, прогульщиков, — провозгласил он, указывая на улицу за окном. — Если уж прогуливать, так здесь.
— За прогульщиков! — поддержала я.
— А ты в школе прогуливала? — спросил он, когда мы чокнулись.
— Только один раз, и предупредила маму заранее, чтобы она не волновалась, если позвонят из школы и спросят, что со мной.
— Да, ты, должно быть, была сложным и неуправляемым подростком.
— Ага, — хихикнула я. — В следующей жизни я буду Мадонной. А в этой я была домашней кошечкой, кошечкой, занимающейся балетом.
— А что случилось? Почему ты не танцуешь?
— На третьем курсе Джуллиарда я здорово упала и повредила колени. Можно танцевать с кровоточащими ступнями, а с больными коленками — нет.
— В баскетболе то же самое.
— Так ты поэтому не стал профессионалом?
— Очень мило с вашей стороны.
— Нет, я серьезно спрашиваю, без шуточек.
— Знаю, поэтому и мило. Знаешь, Фрэнки, не хочу тебя разочаровывать, но я был просто героем школы, не больше. Среди старшеклассников наберется тысяч двести таких игроков. Пятьдесят тысяч играют уже в университетских командах. И только пятьдесят из них каждый год попадают в НБА. О тридцати из этих пятидесяти никто никогда не узнает, а человек десять становятся обещающими новичками. Такой вот отбор.
— Значит, это почти так же трудно, как стать топ-моделью.
— Никогда про это не думал.
— Будешь теперь относиться к ним чуточку более уважительно?
— Наверное, да, — задумчиво сказал он. — Но спортивная карьера — это, пожалуй, потруднее, чем позировать перед камерой.
— Забудь о том, что труднее, подумай о том, чего это стоит — добраться до вершины.
— Возможно, ты права. Просто всегда кажется, что работа модели такая… несерьезная.
— Майк, так нечестно. У топ-моделей борьба за выживание, за это, признаю, ими слишком много восхищаются, с ними слишком носятся, им слишком много платят. Но они — неотъемлемая и важнейшая часть огромной индустрии, они превращают все в потрясающее шоу, искрометное, как фейерверк, и такое же мимолетное. А когда все заканчивается, поверь, очень быстро, если они не успели вложить деньги в какое-нибудь прибыльное дело, им остается только перелистывать старые блокноты. То же происходит и с баскетболистами. Представь себе Клаудию Шиффер как Шакилла О'Нила моды.
— Ничего себе! Я рад за Билла Брэдли и его политическую карьеру.
— Я тоже.
— Ты хочешь сыра или десерт?
— Спасибо, нет. Я бы погуляла еще, пока солнце не зашло.
И мы гуляли вдоль реки, которая, с ее четырнадцатью мостами, всегда будет самой красивой улицей этого древнего города. Иногда мы хотели свернуть на какую-нибудь боковую улочку, но Сена манила нас назад. Она притягивает как магнит, и не только туристов, но и тех, кто прожил в Париже всю жизнь.
Мы ничего не покупали, разве что по чашечке кофе, никуда не заходили — ни в музеи, ни в галереи, не листали книги на лотках, не разглядывали ничего более значительного, чем витрина зоомагазина, говорили о всякой ерунде, и, когда солнце уже зашло, мне стало казаться, что мы почти подружились.
— Становится холодно, — сказал Майк. — Давай возьмем такси и поедем в отель, выпьем чего-нибудь. Может, тебя ждет известие из бюро по розыску пропавших душ.
— Да, хватит прогуливать, — вздохнула я. — Но это был удивительный день.
— Один из лучших, — согласился он. Мне показалось, что он тоже вздохнул, но я могла и ошибиться, что, по правде говоря, меня бы крайне удивило.
Когда мы вошли в залитый светом «Реле Плаза», то увидели за столиком у бара Тинкер, Эйприл, Джордан и Мод.
— Явились наконец! — возмущенно сказала Эйприл.
— Тебе давно было пора объявиться, — хмуро сказала Мод Майку.
— Где это вы были? — спросила Джордан обиженно.
И только Тинкер восхищенно воскликнула:
— Фрэнки! У тебя сногсшибательные волосы!
Мы с Майком переглянулись.
— Естественно, мы были в Лувре, — сказал он.
— И ни одной из вас я там не увидела, — сурово добавила я.
