Елена Белкина - От любви до ненависти
А потом эти мысли куда-то ушли, потому что и Ольга, и Илья слегка задремали, продолжая в полудреме обнимать друг друга.
И вдруг она очнулась, подняла голову, посмотрела на Илью. Тот сразу же открыл глаза:
— Что?
— Ничего, — сказала Ольга. — Кажется, я в вас влюбилась.
И на глазах ее появились слезы.
Илья, человек вовсе не сентиментальный, вдруг тоже почувствовал легкое жжение в глазах. С огромной нежностью обнял он девически стройное тело Ольги, как спрятал в себе, в своих руках, защитил, и, разгораясь, распаляясь, началась борьба любви двух тел, уже не помнящих себя, чувствующих другое тело больше, чем себя, теряя себя и находя в ощущениях самых неожиданных, и был момент, когда Ольга вдруг, задыхаясь, сказала, почти выкрикнула: «Боже мой, неужели так бывает?!» — и Илья тоже задохнулся — от этих ее слов, и доказывал ей всю ночь, что бывает не только так, бывает лучше (хоть и чем-то страшнее! — они оба почувствовали это и молча сказали друг другу — глазами, потому что подолгу в эту ночь замирали и глядели друг на друга молча и серьезно, не понимая, что они хотят сказать, не понимая, что происходит…).
Ни о чем они не думали после этой ночи, боясь даже в мыслях коснуться того, что было, они оба носили в себе что-то, чему названия не было, хрупкое, прозрачное, почти невидимое…
Глава 11
Три дня и три ночи провел Илья у Ольги. Телефон она отключила, предварительно позвонив на работу и попросив отпуск за свой счет.
О чем они только не говорили в эти три дня и три ночи, не боясь выставить себя в смешном или глупом свете. Илья, в частности, вспомнил свои полные молодой глупой похвальбы слова о том, что ему, дескать, для победы нужен месяц — или одна ночь. «Но ведь так и вышло, — сказала она. — И месяц был, и ночь. Длиной в четыре ночи. А для меня, может, в четыре года. Я совсем другой человек теперь».
Признаний в любви не было ни с его, ни с ее стороны. То ли это само собой подразумевалось, то ли каждый из них боялся, что, признавшись, не услышит: «Я тоже», — или услышит, но сказано будет формально…
И оба понимали, что им, пожалуй, необходимо отдохнуть друг от друга.
И утром четвертого дня они расстались.
Весь этот день Илья отсыпался.
Мать ни о чем не спрашивала: сын был здоров и счастлив, видно по его лицу, это главное. Она даже решила, пока не наступили холода, съездить на недельку к сестре в Волгоград, за безалкогольный год поверив, что сын окончательно выздоровел. Илья, не откладывая, купил ей билет на теплоход, отходящий завтра в полдень, проводил ее, расцеловал, вернулся домой. Ходил вокруг телефона, не выдержал, позвонил.
— Да? — ответила она.
— Как дела?
— Скучаю.
— Я тоже. Увидимся?
— Можно завтра. В восемь вечера. Тебя устроит?
— Меня устроит все.
— До завтра?
— До завтра.
И опять он ходил возле телефона, насвистывая и глупо улыбаясь. А потом позвонил Борису и пригласил в гости. Посидеть, поболтать. Борис, не удивившись, согласился.
Илья купил для него бутылку водки. Сам же будет чай пить.
Борис явился, и сразу же:
— Ну, хвастай!
— Перестань! — сказал Илья.
— Хвастай, хвастай!
— Выпей лучше водки.
— Увы. Натрудил организм за неделю, печень что-то…
— Это с твоим железным здоровьем?
— Не сглазь! Не такое уж и железное оказалось. Нет, в самом деле, расскажи. Люблю завидовать чужому счастью по доброте своей!
Что ж, Илья рассказал. Борису рассказывать — все равно что в тайник прятать, в нем умирает, кодексы мужской чести для него — святое.
— От души поздравляю, — сказал Борис. — Об одном прошу: обговори сразу, что о создании семьи речи быть не может. Чтобы не морочить ей голову. Я всегда предупреждаю сразу.
— Уж как-нибудь соображу.
— Вот и молодец. А теперь извини, у меня свидание еще.
— Валяй, бабник.
Оставшись один, Илья чувствовал себя неудовлетворенным. Вроде все рассказал, но чувство переполненности осталось. Он вдруг поймал себя на мысли, что хочет позвонить Людмиле. Вот кто поймет его до конца, до донышка. Но это слишком жестоко. Она пока осталась в газете на время его отпуска, но твердо сказала, что будет искать себе другое место.
Илья сидел у окна за столом, глядел на дерево за окном, на вечернее небо сквозь листья. Он был счастлив и печален. Бутылка водки стояла перед ним. И он подумал: почему я так лелею в себе боязнь перед этой жидкостью? Я привык, что каждая выпивка превращается в запой, но кто сказал, что это неизбежно? Я сильный человек с сильной волей. Я просто разбаловал себя, вот и все. Если другие, тот же Борис Берков, могут остановиться, почему не могу я? Я все могу, особенно теперь, после…
После чего?
После Ольги.
С твердой уверенностью в себе, он достал из буфета стародавнюю стопку — граненый стаканчик, наполнил его и без боязни выпил. Взял книгу и стал читать, время от времени поглядывая на бутылку и похваливая себя: вот она стоит, а я — ничего. Хочу — выпью, не хочу — не буду. Значит, можно и выпить.
И он выпил еще стопку.
Ему стало хорошо, радужно. Он отложил книгу и смотрел в окно.
Стемнело. Илья достал свечу, зажег ее (как перед первой ночью с Ольгой). Мысли возникали удивительные, легкие, светлые, и тем они еще были хороши, что, свободно приходя, свободно и уходили, и Илья приятно удивлялся неисчерпаемости своих мыслительных запасов. А главное, он по-прежнему не чувствует зависимости! Он стал свободен! Захочет — выпьет, а захочет — остановится в любой момент. Значит, можно еще выпить.
И он выпил еще стопку.
…Через час, ничуть не пьяный, ровной и бодрой походкой Илья вышел на улицу и отправился к круглосуточному коммерческому ларьку. Водки там не оказалось, но зато он увидел портвейн своей юности — «777», «три семерки». И решил взять сразу три бутылки. В ларьке сидели две девушки, обе весьма миловидные, одна — продавщица, а вторая, тоненькая, маленькая и совсем молоденькая брюнеточка, наверное, ее подруга. Они пили пиво, курили и разговаривали о своих делах.
— Такой представительный мужчина, а такую гадость покупаете! — жеманно осудила брюнеточка.
— Это не гадость! — возразил Илья. — Конечно, обычно я пью мартини или виски, но сегодня я вспоминаю свою юность и решил пить то, что пил в юности.
— И с кем вы ее вспоминаете?
— Один! Юность — вещь неделимая. Воспоминания о ней — тоже.
Илья чувствовал интерес к себе, а ведь не скажешь, что он к такому интересу привык: не писаный красавец, не атлет, не богатей, на иностранной машине подъехавший. Видимо, после Ольги с ним что-то произошло, сыграла роль и его прическа, которая ему очень шла и очень его молодила, и то, что он, выходя из дому, почему-то надел тот костюм, в котором был у Ольги, хоть и без галстука, но с белой рубашкой.
