Елена Лагутина - Слепая любовь

Елена Лагутина

Слепая любовь

ЧАСТЬ I

Злой бог

Мокрые улицы, шум проезжающих машин и скрип тормозов — редкие вечерние звуки и лесной запах прелых осенних листьев, странно переплетающийся с городским запахом гари, редкие прохожие с сумрачными лицами в тоскливом свете вечерних фонарей — все, все говорило о том, что лето прошло. Лето, то самое вожделенное лето, которого так ждешь долгими холодными зимними вечерами, сидя у надоевшего телевизора и в сотый раз повторяя себе: ну вот, скоро уже и Новый год, ведь совсем скоро, а там — Рождество, потом февраль — а он такой короткий, не успеешь оглянуться — и уже весна, ну, не в марте, так в апреле, и все — вот оно, лето, вот оно, счастье... Кому не знакомо это чувство горькой утраты лета! Как трудно привыкать к тому, что его больше нет — почему, ну почему же это проклятое солнце, которое так страстно и жарко любило нас и которому мы отдавались так лениво и беспечно, вдруг стало покидать нас с каждым днем все раньше и раньше, без сожаления уступая свои права этим хмурым и холодным облакам. И вместе с небом тускнеют наши глаза — лето уходит, оставляя чувство незаслуженной обиды и ноющей тоски. Только дождь за окном...

Опять дождь. Дана вспомнила грустную сказку, которую когда-то в детстве рассказывала ей мама. Глупая сказка. Кажется, мама сама ее сочинила — сказку про занавеску, которая подружилась с ветерком, влетевшим в открытое окно. О том, как они играли и дурачились и как хорошо и весело было им вдвоем. Но потом наступила осень, и окно закрыли, а ветерок все бился и бился о стекло, но так и не смог проникнуть к своей милой подружке. И, уже совсем потеряв силы, он заплакал. Все думали, что просто идет дождь, но на самом деле это ветерок плакал о своей потерянной любви.

Потом, чуть повзрослев, Дана сама придумала продолжение этой сказки — о том, как опять наступило лето и ветерок прилетел в открытое окно к своей подружке. Только в этой сказке, которую придумала Дана, лето не кончалось. И она верила в эту сказку до сих пор, несмотря на то что ей было уже почти восемнадцать и за эти восемнадцать она пережила уже смерть матери и брата и, не познав любви, успела познать ненависть, раствориться в ней и слиться с ней, сделав ее смыслом своей жизни, не уступая ни кусочка своей души никаким другим чувствам. Эта ненависть к собственному отцу еще с двенадцати лет стала стержнем ее жизни, превратив постепенно такую застенчивую и неуверенную в себе девочку в маленькую женщину с грустными глазами, не интересующуюся в жизни ничем, кроме уроков. Еще тогда она решила, что придет тот день, когда она в последний раз закроет за собой двери этого дома; закроет, чтобы уйти навсегда, и больше не будет дышать этим воздухом, не услышит больше по утрам, как скрипят полы на кухне, — а ведь когда-то эти звуки и запахи казались ей такими добрыми, такими родными и милыми — звуки и запахи ее дома. Когда это было? Сейчас это был уже не дом — это была тюрьма, камера для двоих, где не было охраны, но куда приходилось возвращаться изо дня в день — пусть как можно позже, но все равно возвращаться. Вначале она считала годы — тогда, в тот день, когда она приняла это решение, их оставалось шесть. Она делила каждый из них на месяцы, месяцы — на недели, недели — на дни, дни — на часы. Каждый час из этих шести лет она проживала во имя этого дня, зная и веря, что он наступит.

За эти шесть лет у нее был лишь один-единственный маленький срыв; в тот день, придя на могилу матери, она застала там плачущего отца, и вдруг внутри у нее что-то оборвалось, и она шагнула к нему, протянула руки и посмотрела в его так быстро постаревшие глаза, полные боли и страха. «Дана, Дана, доченька...» Но в этот момент запах перегара вернул ей силы. «Убийца», — только и сказала она и бросилась бежать, а потом долго-долго плакала, лежа на кровати в своей комнате. Тогда ей было четырнадцать лет. Больше такого никогда не повторялось.

И вот это день настал. И пусть кончалось лето — кто угодно мог жалеть об этом, только не Дана. Потому что она начинала сегодня свою жизнь. Не новую жизнь, а именно свою жизнь, которая может быть грустной или веселой, тяжелой или легкой, а скорее всего — разной, но настоящей, ее жизнью. Та девочка, потерявшая мать и маленького братишку в ужасной автомобильной катастрофе, виновником которой был ее пьяный отец, останется в прошлом. Она была уверена в своих силах, знала, что у нее все получится, что прожила эти шесть лет не зря. Билет на поезд лежал у нее на столе, она сидела перед зеркалом с ножницами в руках, а на полу лежала гора медово-рыжих длинных прядей, в первых лучах утреннего солнца кажущихся золотыми. В тот момент, когда она выходила из ванной — высокая, чуть полноватая жгучая брюнетка с очень короткой модной стрижкой, за окном опять лил дождь; ее отец стоял на коленях перед золотой копной, и в глазах его, как всегда, застыли пьяные слезы. «Дана, что же это! Что же ты так, дочка...» Он наклонил голову, и волосы его слились с мертвыми прядями дочери, полыхнув тем же медовым огнем. Она подошла близко и молча наступила на волосы. Сверху она смотрела на отцовский затылок — в золоте уже проглядывало серебро, некоторые пряди слиплись — как обычно, с утра ему было не до туалетов... Впрочем, как и с вечера.

Дана отвернулась и все так же, не проронив ни слова, стала складывать в дорожную сумку вещи. Пара джинсов и несколько водолазок, скудный набор нижнего белья и косметики, фотографии мамы и брата, две видеокассеты — рождение, крестины, первые шаги маленького Никитки — вот все, что ей было нужно взять с собой. «Дана, дочка, послушай... Ты ведь большая, пойми же! Я люблю тебя... Это была не моя вина! Лучше бы я погиб тогда вместе с ними! Прости, прошу тебя, маленькая моя, доченька, не оставляй, не бросай меня...» Слова шли как бы параллельно, не затрагивая ее сознания. Она ушла, так и не сказав ни слова, бросив ключи на край стола, обернувшись в последний раз и скользнув равнодушным взглядом по комнате — серые стены, красный ковер на стене, еще детский, со сказочными рисунками, плачущий отец и копна рыжих волос на полу... Аккуратно затворив дверь, она оставила все это в своем прошлом.

Все было как во сне. Станцию за станцией, километр за километром отмеряли часто мелькающие телеграфные столбы. Все тот же дождь — он практически не останавливался, лишь на короткие мгновения вдруг отставал от поезда, но потом снова догонял. Стук колес переплетался с барабанной дробью капель; тихий шепот в соседнем купе и жалобный плач ребенка где-то в самом конце вагона... Было сложно собраться с мыслями.

Дана долго пыталась сосредоточиться, но вместо этого в голову лезли почему-то какие-то дурацкие мысли, совершенно «не те». То она вдруг вспомнила, что так и не помыла окно в кухне, — хотя какая теперь разница; сонный пассажир из соседнего купе, проходя мимо нее в тамбур, напел знакомый мотивчик, и Дана целый час потом пыталась вспомнить имя певицы, которая исполняет эту песню. Странно, она была абсолютно уверена, что будет испытывать чувство долгожданной свободы, чувство полета, взрыв эмоций, но было только одно — ощущение собственной отстраненности от событий, параллельности всего происходящего — она смотрела теперь на свою жизнь как бы со стороны, она читала книгу, героиней которой уже не была, — она пыталась стать ее автором. Была ли она обычной, ее жизнь? Все-таки, пожалуй, нет. Хотя, если посмотреть со стороны на этот бесконечный круговорот «школа — дом, дом — школа», вряд ли можно найти хоть что-то, достойное назваться необычным.