Два солнца в моей реке - Наталия Михайловна Терентьева
– Я… Да я… Эх! Зачем я пришел к вам!..
– Подождите, не уходите сразу. Услышьте меня. Плюньте на эти одиннадцать тысяч, просто плюньте. Мы не знаем, сколько лет или дней нам осталось жить, никто не знает.
– Вы предлагаете мне смириться? Согласиться, чтобы эти… эти… на мои деньги… И вообще – как так может быть? Где справедливость? Где закон? Пусть возвращают!..
– Я предлагаю вам жить дальше. Вы потратили здоровье, вы боролись с чей-то глупостью, несправедливостью или нечестностью, но больше этого делать не нужно, понимаете? Вы не сломаете эту систему, а вас система сломает.
Мужчина, тяжело дыша, посмотрел на меня, как будто я вынесла ему пожизненный приговор.
– То есть все, что я делал – бесполезно?
– Нет. Вы пытались. Вы не сложили руки, не смирились. Но больше не нужно этого делать.
– Я этого так не оставлю! Да я до самого верха дойду!..
Мы поговорили еще полчаса. Есть замечательная по своей бесполезности схема-методичка «Проработка обид», она не помогла еще никому, но обычно люди охотно хватаются за нее, начинают заполнять, отвлекаются на время. Когда категорически не помогают обычные добрые слова, я, вздохнув, действую по схеме. Когда мы дошли до пятого пункта из девяти «В чем твоя слабость?», мой посетитель просто взвился до потолка.
– Моя слабость? Моя?! Да причем тут я вообще?
– Вы не можете принять эту ситуацию.
– Не могу и не собираюсь! Мне нужно не принимать, а победить их!
Если бы когда-то Дон Кихот имел такую методичку и по ней разбирал свои чувства, мы бы лишились прекрасного образа, одного на все времена – рыцаря бессмысленной, заведомо проигрышной борьбы с мировым злом и несправедливостью. Мой сегодняшний посетитель, заработавший себе невроз из-за одиннадцати тысяч рублей, отнятых у него плохо работающей системой (хочется верить, что это ошибка, а не суть системы), – не Дон Кихот. Простой рабочий человек, заработавший себе кучу болезней от восьмичасового сидения в напряжении на кране высоко в небе, не желающий мириться с несправедливостью.
Уходя, он пообещал мне хотя бы неделю ничего не делать, никуда не писать, не ездить, не ходить по инстанциям, потом прийти ко мне. Я понадеялась, что вдруг за эту неделю он увидит, что жизнь прекрасна, что на дворе уже весна, соберётся съездить на своей старой машине к маленьким шумным внукам, что его что-то отвлечет. Когда он ушел, я присела на подоконник.
Как я люблю это замечательное время года, когда первые крохотные листочки, еще желтые, не зеленые, упругие, маслянистые появляются как будто у тебя на глазах. Ведь еще утром почки были коричневые, а сейчас я вижу, что на ветке, тянущейся к моему окну, уже появился яркий желтый цвет. Жизнь, жизнь везде. Как же это хорошо. Недавно еще за́городом был снег, мы ездили с Эварсом на экскурсию в места заключения, все вокруг было такое зимнее, как часто бывает в конце марта. А сейчас в городе уже настоящая весна, снег в этом году стаял так быстро. Яркое апрельское солнце высушило тротуары.
Мысли мои вернулись к мужчине, который только что ушел от меня. Имею я право останавливать человека, который борется с несправедливостью? Думаю, да. Особенно если эта несправедливость выражается в небольшой, с точки зрения вечности, сумме денег. Он бьется с химерами, он пытается найти виноватого в ошибке, он исходил ноги, истрепал здоровье, забыл про всё, пытаясь доказать, что так не должно быть. А я говорю ему – плюньте и живите дальше. Потому что весна. И мы не знаем, сколько весен еще кому отпущено. Потому что есть что-то важнее.
Наверное, я слишком счастлива и чуть-чуть парю над землей. Как будто мне сделали некую анестезию, мне не больно ни от чего. Мне невероятно хорошо и легко. Я уже – сколько, две недели, три? – не отвечаю Саше. Он упрямо пишет мне о своей жизни, наверное, по привычке. Или ему кажется, что он ведет дневник – читаю я или не читаю, какая разница. Сначала я сказала самой себе: «Да, я люблю двоих». Наверное, так бывает. И у женщин тоже. И через какое-то время я вдруг поняла – нет, я люблю только одного. С Сашей я просто не решалась окончательно порвать. Ну, вот и всё. Порвала, мне стало гораздо легче и веселее жить. И дело не в чувстве вины, которого у меня больше нет. Это гораздо глубже.
Все-таки, даже если на Земле когда-то и был матриархат, и у женщин было два, три, а то и больше мужей (есть же и сегодня где-то на земле такие человеческие сообщества – в Мьянме, в Непале, еще где-то), то женская природа диктует нам иное. Мужчина может одновременно родить детей от многих женщин – они могут ему родить. А женщина – только от одного. Почему я об этом думаю? А почему бы мне об этом не думать? Я думаю и о доме, который у нас будет в Австралии, двухэтажный, белый, с небольшим садиком, и о детях, и о том, как я буду готовить Эварсу завтраки, его любимый омлет с сыром и гренками, и о том, как мы будем сидеть в саду по вечерам и смотреть на наших детей, а утром плавать вместе с ними в океане. Конечно, я думаю о детях. Ведь у меня нет карьеры, которая мне мешает, у меня нет ничего, что могло бы меня остановить, оставить здесь. Я люблю свой город, люблю родину вообще, я никогда раньше не думала об отъезде, мало того, я всю взрослую жизнь, с восемнадцати лет, не могла понять, как могла так легко уехать наша мама. Но с Эварсом я поеду куда угодно. Если он решит, например, уехать в Африку, я сделаю необходимые прививки и поеду с ним. Может быть, это и есть ответ – наша мама встретила кого-то и уехала с ним? И так же, как я сейчас, не могла решить иначе?
– Ольга Андреевна! – мои размышления прервала Юлечка. – К вам там… – По тому, как хихикнула Юлечка, я поняла, что посетитель какой-то необычный.
– Олга! – Из-за Юлечкиной спины появилось лицо моего любимого человека. – Почему ты не отвечаешь? Я волноваться.
– Волнуюсь, – автоматически поправила я и подошла обнять Эварса. – Юлечка! Кто-то записан дальше?
– Ага! – Она снова заглянула в кабинет. – Та тетка, помните? Которую муж сначала кипятком облил, а она его еще защищала…
– Юля!.. – прервала я свою секретаршу. – Сколько раз я тебя просила не называть так наших посетителей! И откуда ты знаешь такие подробности?
– Так у нее рука вся вареная… – обиженно поджала губы Юлечка.
У нее плохое, отвратительное настроение, то, что я обнимаюсь с Эварсом в кабинете, лишний раз напоминает ей о том, что она опять одна, опять обманута, опять растолстела от печали и одиночества, опять переписывается с незнакомцами в Интернете, пытаясь за один день найти себе близкого человека на всю жизнь. Британец-фармацевт, в которого она поверила, тоже разочаровал Юлечку, спросив, как она относится к жизни втроем – у него, оказывается, уже есть близкий человек, они живут вместе, и не хватает в их доме хорошей молодой женщины. Близкий человек женщин не любит, а фармацевт, по старинке, на них засматривается. И они вдвоем, по-хорошему, по-семейному решили найти себе подружку – одному для услад, другому – для разговоров и разнообразия, и просто потому, что другу чего-то не хватает. Почему-то подошла Юлечка. Я умолила Юлечку заблокировать его, не продолжать никакие разговоры, потому что никто точно не знает, фармацевт ли он, британец ли он – и даже если так. Зачем впускать в свою душу чужие химеры и болезненные миры? Я очень хорошо знаю, как трудно бывает потом от них избавиться.
– Прости, Эварс, я выключала телефон, забыла включить, очень отвлекает от работы.
– Я понимаю. Работа – это главное.
– Нет, – покачала я головой. – Нет, нет и нет. Главное – это…
Он улыбнулся. Какая же хорошая улыбка! Как я жила без этой улыбки? Почему я сразу не разглядела его? Ведь гнала его, не хотела с ним общаться! Ничего не видела, была слепой!
– Олга, мне нужна немного твоя помощь.
– Конечно! Срочно?
– Нет! Можно позже.
– Что-то случилось?
– Нет! – засмеялся он. – Не могу выбрать подарок! Не понимаю, что хорошо. Мне нужен хороший подарок для мой друг. Можешь помогать мне?
– Конечно! «Для моего друга».
– Дла мо-е-во друга!
– Да. И «р» помягче.
Женщина, которую муж в сердцах, совершенно трезвый, облил кипятком, потому
