Выше стен - Тори Ру
— Ну давай, куда подходить? Я готов. Если твои кореша зассут, будет обидно до слез… — Он доверительно склоняется над ней и цедит сквозь зубы: — А в сторону Регины не смей даже дышать, мразь, иначе вырву твой поганый язык.
До меня резко, до звона в ушах, доходит — Кэт только что подвалила к Святу, и он ее жестко отшил. Блестяще, на пять с плюсом, отыграл роль отмороженного, неприступного одиночки, хотя никогда раньше не ввязывался в конфликты и не выказывал к ней неприязни.
Кэт, униженно шмыгая и утирая рукавом сопли, продирается сквозь кусты и стремглав проносится мимо, а в моей голове гудит рой растревоженных пчел.
Только что на моих глазах впервые в жизни свершилась справедливость. Свят уделал ее! Словно воплощение бесстрастной, неотвратимой Немезиды, настиг подлую девку и отомстил за меня!
Широко скалясь, вставляю в рот сигу, роюсь в кармане в поисках зажигалки, но у носа услужливо вспыхивает оранжевый огонек.
Поднимаю глаза и тону в спокойном сером небе. Он здесь…
Я пытаюсь сделать вид, что только что пришла и не застала безобразной сцены, но ему, кажется, пофиг.
— Как ты? — Свят снова закуривает. — Отец с Наташей уже умотали, так что придется топать пешком.
Мы покидаем враждебно настроенное общество, огибаем кучи умершей сухой листвы, подтаявшую на солнце грязь и кочки и, миновав дыру в заборе, оказываемся в сонном осеннем саду. Облепленные инеем ветви яблонь и капли холодной воды на них сияют, как бриллианты, и горло сдавливают слезы счастья.
Сегодня я совершила самый главный поступок в короткой никчемной жизни — справилась, не спряталась, не поддалась, но сделала это достойно.
Я стала лучше и ближе к Святу — не только телом, но и душой.
Никто не отберет у меня надежду. Никто не сможет…
Выбрасываю обугленный до фильтра окурок и наконец решаюсь на вопрос, изводивший меня со вчерашнего вечера:
— Ты… любишь ее? — По коже пробегает крупная дрожь, я мучительно жду ответа, но улыбаюсь.
— Кого, эту дуру? — не сразу врубается Свят и замедляет шаг. — А, ты о Яне…
— Уже не любишь, так ведь? — Он молчит, и удовлетворение теплой кровью растекается по моим замерзшим конечностям.
Все прошло… Я даже знаю, когда все прошло.
— Свят, ты же не удалил наше видео?
Его идеальное лицо застывает — на нем отражается внутренняя борьба и уверенность принятого решения, но в следующий миг Свят вполне сдержанно отвечает:
— Нет. Но сегодня же удалю.
— Постой. Подожди! Я тоже хочу его посмотреть. Мне нужно кое в чем убедиться! — Я шмыгаю носом и заглядываю в его глаза цвета предгрозового неба — потемневшие, пугающие, лишающие сил…
Свят долго рассматривает меня, но все же протягивает телефон.
Балансируя на выступах кирпичей, я взбираюсь на развалины неприступной стены, опускаю под задницу сумку, сажусь на нее и свешиваю ноги в тяжелых ботинках над торчащими из земли кольями арматуры.
Нахожу папку с единственным видео, провожу пальцем по треснувшему экрану, затаив дыхание, внимательно наблюдаю за происходящим и едва сдерживаю крик восхищения. Я не ошиблась, для Свята давно не существует других девушек.
Он нереально красив и в полном моем распоряжении. Я тоже красива и такой никогда в жизни не бывала.
И я бы с радостью поделилась этой невыносимой красотой и нежностью с несовершенным, странным миром, без слов красноречиво призналась в чувствах, но лицемерные люди ни за что не оценят моего порыва, вновь со знанием дела обзовут его распущенностью и уничтожат меня.
— Не удаляй, Свят. Пусть останется? — умоляю я. Свят достает новую сигарету, закуривает и отходит в тень разрушенного мародерами, временем и ветрами коттеджа.
29 (Святослав)
Я провалился в сон лишь под утро, но спустя пару часов просыпаюсь от адского сушняка, выматывающей тревоги и ощущения конца света.
Чересчур просторная кровать вызывает дискомфорт — не хватает жесткой пружины под боком и воняющей плесенью подушки, оставленной в квартире мамы.
Резко сажусь и едва не падаю от дикой боли в висках — одуряющее похмелье настигает и голодной собакой вгрызается в мозг. Матерюсь, пытаюсь отдышаться, сбрасываю одеяло и, шатаясь, выдвигаюсь на кухню.
За огромными окнами занимается бледный отравленный рассвет, дом, погруженный в тишину, в отличие от меня, мирно спит.
В два присеста опустошаю кувшин фильтра для воды, утираю ладонью рот и, справившись с накатившей тошнотой, прислушиваюсь к спокойному сопению за приоткрытыми дверями спален.
Безмолвие и умиротворение. Идиллия, б… лин.
Папаша и его благоверная вернулись поздно и не застали картины, как я на руках тащил их «радость» через коридор, раздевал и укладывал в постель. Как при этом стучали ее зубы, и худое тело колотила крупная дрожь.
Я был рядом, пока ее дыхание не выровнялось, а холодные пальцы, вцепившиеся в мои, не потеплели, вздрагивал от каждого всхлипа, проклинал все и вся и вспоминал всех богов.
На миг закрываю глаза и шиплю от боли.
Правда в том, что вчера я испугался, как беспомощный малолетний придурок. Руки до сих пор трясутся.
Грохаю пустым стаканом по столешнице и возвращаюсь в полумрак отвоеванной у Регины комнаты.
Послать бы подальше папашу с его просьбами! Я не нянька и не скорая помощь. Формально я даже не его сын и не обязан ему помогать.
Просто любопытство и здравый смысл перевешивают.
За завтраком царит «непринужденная дружеская атмосфера» — быстрые взгляды, приторные улыбочки, недомолвки и многозначительное молчание, а я чувствую себя как в навязчивом кошмаре, где вроде бы знакомые люди предстают в образе мутных, скрывающих что-то типов.
Болит голова. Это гребаный ад.
Перед занятиями, забив на риск запалиться и выдать истинную природу наших отношений, вылавливаю Регину в коридоре и заталкиваю к себе на разговор, но теперь она кажется вполне здоровой — разве что, на контрасте с новым цветом волос, чуть бледнее обычного. Ее отговорки не прокатывают, только сильнее бесят, и я не выдерживаю — закатываю скандал. Я хочу вытрясти из нее душу, а из самодовольного отца — спесь и дурь, но снова проваливаюсь в ощущение заговора, паранойи и беспомощности и осаждаю себя.
«Чувак, угомонись… У тебя едет крыша. Может, это действительно лишь проявление панической атаки из-за духоты или стресса, а тебе пора снять шапочку из фольги…»
Ни к чему вовлеченность в их проблемы. В конце концов, их много лет не интересовали мои.
По дороге в шарагу, в теплом салоне внедорожника,
