Сердце Гудвина - Ида Мартин
Глава 27
Я долго плакала перед сном, сначала жалея себя, и потом, когда вместе с пустотой пришло долгожданное облегчение, все равно никак не могла успокоиться.
Я никому и никогда не желала зла, любила людей и надеялась, что они ответят мне взаимностью, но чем искреннее я с ними была, тем сильнее они старались унизить меня и поставить на место, хотя ни на какое место я и не претендовала. Мне чужды амбиции и самолюбование, я не хвасталась, не завидовала, никем специально не манипулировала. Я не строила из себя богиню и никого не обманывала. У меня хватало недостатков, но не таких, за которые меня стоило так наказывать.
Среди ночи меня разбудили громкие голоса и хлопанье дверей, и я еще не до конца успела проснуться, как в комнату заглянула мама, бросив непонятное: «Алиса, ты с нами или поспишь? Если с нами, вставай скорее. Папа сейчас подгонит машину».
В первый момент я подумала, что это нечто вроде пожарной тревоги, потом с усилием попыталась вспомнить, что я могла пропустить. Вдруг у нас были билеты на отдых, а я случайно забыла или проспала все ЕГЭ и поступление в вуз, или у меня случилась амнезия и теперь я возвращаюсь к действительности?
Двигаясь на автопилоте в темноте, я натянула джинсы и футболку.
– Что случилось? – выползла в коридор.
Входная дверь была распахнута. У Михайловых тоже. Сквозь дверной проем я увидела, как в раскрывшийся лифт вошли тетя Лариса и Альбина. Они плакали.
– Давай-давай! – Мама подтолкнула меня в спину и сунула в руки плащ. – Сейчас объясню.
– А можно хотя бы умыться?
– Нет, поехали. Папа хотел тебя оставить, но я подумала, что это нечестно.
– А в туалет?
– Только быстро! Ждем внизу. И не забудь дверь запереть.
В машине были только родители, Михайловы на своей уехали перед нами. Мама с папой, страшно взбудораженные, перекидывались загадочными фразами типа: «Нас всех не пустят», «Он вообще разговаривает?», «Главное – жив».
– Прошу, объясните, что происходит, – взмолилась я. – Что за шухер? Кто жив? Куда мы едем?
Мама, сидевшая впереди рядом с папой, обернулась.
– Рома в больнице. Его побили. У него черепно-мозговая травма, и, возможно, потребуется операция. Сейчас сложно что-то сказать. Мы и сами толком ничего не знаем.
– Кто побил? За что?
– Говорю же, ничего не известно. Тетя Лариса ему названивала, а потом трубку взял какой-то санитар и назвал номер больницы, куда его везут. И еще сказал, что он избит.
– А зачем ехать толпой?
– Как зачем? – Мама посмотрела на меня с осуждением. – Рома – наш общий ребенок! Я не в состоянии сидеть и бездействовать.
– Ребятам нужна поддержка, – добавил папа.
Ребятами он называл тетю Ларису, дядю Сережу и Альбину.
– Неужели ты не шокирована и не напугана? Рома же тебе как брат! – упрекнула мама.
– Напугана и шокирована, – ответила я и тряхнула головой, прогоняя остатки сна. – А нам разрешат его увидеть и поговорить?
– Кто же знает?! Но мы попробуем договориться. – Папа улыбнулся мне в зеркало заднего вида. – Нас же много, а вместе мы сила.
– Насколько я поняла, он без сознания. Какие тут разговоры? – оборвала его мама. – Сережа хотел сразу обратиться в полицию, но кто даст показания?
– Какие показания? – фыркнул папа. – Для начала надо хотя бы выяснить, что да как.
Электронные часы показывали два тридцать семь. Ночной город светился желто-красными огнями. Если сощурить глаза, свет от них расползался, рассекая цветными линиями черные силуэты строений. С Ромой все будет в порядке, в этом я не сомневалась, пусть даже никакой интуитивной динамики и не существовало. Наши родители умели создать переполох, но я их не осуждала. Просто в такие моменты начинало казаться, что мне не больше пяти, я беспомощна, бессловесна и существую только как зритель, едва успевая ухватить смысл происходящего.
Мы ввалились в приемное отделение, куда на «Скорой» привозили пострадавших. Альбина с моей мамой сразу же навели там переполох, потом подключились папы, охранники, дежурные врачи, какие-то еще люди.
Я вышла на улицу. Там, на высоком бортике пандуса, укутавшись в серое пальто, сидела Ксюша. Она даже не пыталась заходить внутрь.
– Ты что-нибудь знаешь? – спросила я.
– Он Жанну провожал, – ответила она тихо.
– Жанна с ним была?
– Нет. Это случилось после.
– Ты с ней говорила?
– Да.
Я подошла ближе. Ее лицо опухло от слез. Мое наверняка выглядело так же.
– И что?
– А что она скажет? Сама офигела.
– Кто же тогда «Скорую» вызвал? Прохожие?
Ксюша отрешенно пожала плечами.
– Хрень какая-то.
Подтянувшись на руках, я запрыгнула и уселась рядом с ней на прохладном бетоне.
– Получается, телефон остался у него.
– Угу.
– Значит, не нарики.
– Видимо, нет.
– Но на кого он мог нарваться? Ромка же спокойный и не тупой, чтобы огрести за просто так.
– Сама об этом думаю. Может, псих какой встретился. По весне всегда обострения.
– Остается только гадать. – Я вздохнула. – И знаешь, что еще странно? Мы ведь должны были это как-то почувствовать. Но у меня ничего не было. А у тебя?
– Тоже, – буркнула она.
– Даже сейчас ощущение, будто все это неправда, – я накрыла ее руку своей и крепко сжала. – Это означает, что все будет хорошо.
Ко входу, сигналя красно-синей лампочкой, подъехала машина «Скорой помощи», и мы какое-то время наблюдали, как из задних дверей выкатывают носилки и провозят их через двери.
Потом Ксюша вдруг сказала:
– Я тебя люблю.
Она обхватила меня за шею, уткнулась в волосы и заплакала. И я, не сдержавшись, тоже заплакала. А потом на улицу вывалились галдящие родители и развели нас по разным машинам. Оказалось, Рома пришел в себя и ему ничего не угрожает, но степень повреждения и опасность последствий пробитой головы может оценить только лечащий врач, которого к нему прикрепили, а появится он только завтра. А еще Рома сказал, что сам, поскользнувшись, ударился о бордюр, хотя на лице у него синяки, полученные явно не от падения.
Домой мы приехали раньше, потому что Михайловы останавливались на заправке, но Ксюша ко мне не зашла и ничего не написала. А я еще долго лежала под открытым окном, пытаясь сложить все, что не складывалось.
Ксюша меня любила. В ее признании не было ничего удивительного, я это и так прекрасно знала, ведь, если кого-то любишь всю жизнь, разве можно разлюбить за один день?
Но почему тогда она променяла меня на Матвея и что, по ее мнению, я сделала такого, за что нельзя меня простить? Какой поступок вообще стоил этого?
Я попробовала представить себя на ее месте и поняла, что в мире нет ничего, способного заставить меня отказаться от нее. Даже если бы вдруг мама запретила мне с ней дружить, я все равно бы ее не послушала. Почему же в таком случае Ксюша послушала Оболенцева? То, что дело в нем, я не сомневалась. Что он мог наговорить обо мне, чему бы она безоговорочно поверила? Для подобного требовались неопровержимые доказательства, полученные от меня же самой.
Телефон. И как я забыла о нем? Телефон, который исчез, пока я спала, а потом совершенно непонятным образом обнаружился на кухне в другом доме. Но что могла Ксюша найти в нем такого, чего до этого не видела? У нас не было друг от друга тайн, да и представить, что она ни с того ни с сего станет рыться в моем телефоне, было невероятно сложно. Только если вдруг она решила проверить нечто, о чем ей доложили.
И то, насколько я знала Ксюшу, а до этого времени я считала, что знаю ее лучше себя, пожелай она что-либо выяснить, спросила бы напрямую. А может, кто-то воспользовался моим телефоном, чтобы с него что-то отправить? К примеру, какую-нибудь Ксюшину фотографию, не предназначенную для чужих глаз. Такие у нас имелись, но в большинстве нечто просто угарное: мы корчим рожи, или спим в дурацкой позе, или едим… Если покопаться, то и обнаженку можно отыскать, но на это потребовалось бы часа два или три. Да и случись такое, Ксюша мне просто выкатила бы претензию и пригрозила в отместку отправить мою фотку. Для нас обнародование наших голых поп не стало бы вселенской катастрофой.
Тогда что? Я чувствовала, что приближаюсь к чему-то важному. Еще не совсем горячо, но уже гораздо теплее. Почему Ксюша ушла, не разбудив меня? Сказала, что пожалела, но она никогда не отличалась бережным отношением к моему
