Две секунды после - Ксения Ладунка
— Ты ублюдок, — срывающимся голосом говорю я.
Том поднимает на меня взгляд, полный стыда и сожаления, и шепчет:
— Белинда…
— Нет! — взвизгиваю я, — Молчи! Молчи, ублюдок! Ты гребаный ублюдок, Том!
Он молчит, испуганный силой моей истерики.
— Ты — разочарование! — Я тыкаю в него пальцем. — Главное разочарование в моей жизни! Не моя семья и даже не наркотики, а ты!
Меня оглушает собственным криком. Я хочу подбежать к нему и влепить пощечину, но после вчерашнего боюсь делать это. Он точно мне ответит, Том всегда отвечает.
Меня всю трясет, внутри завязывается тугой узел боли, а в горло будто насыпали битого стекла.
— Белинда, я… — Том не может договорить и снова роняет голову на руки.
— Ты мне противен, — с отвращением говорю я, смахивая слезы. — Ты просто убожество.
Не поднимая головы, Том пытается оправдаться:
— Я был пьян, Белинда…
Я пытаюсь смеяться сквозь слезы, но все же всхлипываю:
— Да мне все равно, знаешь! Ты мне никто. Мы даже не встречаемся. Делай, что хочешь, и с кем хочешь.
Вылетев из его комнаты, я отправляюсь к себе. Черт. Черт. Черт.
Стараюсь отдышаться и перестать плакать. Сердце сжимается так сильно, что хочется взвыть. Черт, как же больно. Что я вообще здесь делаю? Зачем пришла сюда? Я…
— Белинда… — хрип в дверях заставляет обернуться. — Белинда, я был пьян, не помню, как это… я не понимаю как… как это случилось…
— Зачем ты мне это говоришь? Ты мне никто, я тебе никто. Оставь меня в покое.
— Бельчонок, я не…
Перебиваю его:
— Никогда больше не называй меня так.
Я не могу поймать его взгляд, потому что Том постоянно прячет глаза. Потом и вовсе прикрывает их ладонью и шипит:
— Черт! — Он пинает дверной косяк. — Черт.
Том выглядит, словно живой мертвец. Его кожа землистого оттенка, губы бескровные и сухие, руки трясутся. Я смотрю на него и вижу человека, который опустился на самое дно.
— Белинда, я не хотел… — говорит он в полном отчаянии. — Я не хотел так…
Я вижу, как боль, отразившаяся на его лице, не дает ему договорить. В глазах Тома слезы, сожаление, стыд. Только мне все равно на его чувства. Мне абсолютно не нужно его раскаяние. Я просто хочу, чтобы он исчез.
— Уйди.
Том поднимает глаза к потолку словно для того, чтобы сдержать слезы. Его шея напряжена, губы поджаты, а руки стиснуты в кулаки. Ему стоит титанических усилий оторваться от дверного косяка и оставить меня одну.
Я вдруг решаю, что больше никогда не поверю его словам. Не подпущу к себе. Не буду думать о нем больше трех секунд. И никогда не вспомню о своих чувствах к нему.
* * *
Страх сковывает мои движения, тошнота поднимается к горлу. Подняв опущенный на колени взгляд, я наблюдаю за напряженным отцом: его губы плотно сомкнуты, кулаки сжаты, а хищный взгляд направлен точно на маму.
Она сидит напротив, нас разделяет небольшой журнальный стол. Мама согласилась встретиться исключительно на своей территории, и с тех пор, как мы зашли в ее гостиничный номер, я так и не смогла на нее посмотреть.
Сердце учащенно бьется, а по рукам бежит холод. Меня по-прежнему бросает в ледяной пот, когда она рядом, и я все так же до дрожи боюсь ее.
— Итак, — начинает наш адвокат. — Как я понимаю, вы получили наше письмо.
Наступает тишина, и я все же решаюсь поднять на маму глаза. На ней строгий серый костюм, состоящей из юбки и пиджака, черные лодочки на ногах. Она приторно улыбается, но улыбка быстро исчезает с ее лица.
— Мы изучили ваше предложение, и оно… — Мамин адвокат морщится. — Нас не устраивает.
Папа пренебрежительно ухмыляется:
— Я в вас не сомневался.
— Послушай, Билл, — мама резко наклоняется вперед. — Я изначально предлагала тебе те же условия. Ты не согласился, и это привело нас сюда. Теперь я могу получить в несколько раз больше, просто рассказывая правду. Все хотят пригласить меня на интервью, десятки продюсеров готовы снять со мной телепрограммы. Крупные компании предлагают стать лицом борьбы с педофилией. — Она улыбается, и от этого у меня сводит скулы. — Вряд ли ты сможешь предложить мне больше.
Папа делает паузу, видимо, успокаивая себя. Потом дает отмашку адвокату, и тот тянется за ноутбуком, собираясь показать маме наш козырь.
Я глубоко вдыхаю. Понимаю, сейчас что-то начнется. Я не вижу экран ноутбука, но вижу, как меняется мамино лицо: сначала подозрение, потом непонимание, отвращение и в конце — злость.
Когда адвокат захлопывает ноутбук, в комнате устанавливается звенящая тишина. Команда маминых юристов, явно не ожидавшая увидеть подобное, в ступоре. Почувствовав контроль над ситуацией и расправив плечи, папа говорит:
— Думаю, в таких условиях, мы можем говорить на равных. Если, конечно, вы не хотите, чтобы мы показали это общественности.
Откинувшись на спинку дивана, папа разводит руками. Он насмехается над матерью, словно пытаясь разозлить еще сильнее. Я чувствую накаляющуюся обстановку, и сердце начинает разрываться от сумасшедших ударов. Я не хочу, чтобы отец злил ее. Я до сих пор боюсь ее гнева.
Медленно облизнув верхнюю губу, мама усмехается:
— Это должно меня напугать?
— Это остановит тебя, — папа упирается локтями в колени и сжимает руки в замок, не спуская с мамы глаз. — Ты уйдешь с нашего пути сейчас, на наших условиях, и будешь жить спокойно. Либо же мы продолжим играть в правовом поле, где нас рассудит полиция, и тебя признают виновной. Скорее всего, посадят на несколько лет. Да, ты отомстишь нам, испортишь репутацию и, вероятно, мы больше не сможем работать. Но ты тоже сядешь, Линда. И это будет лучшим подарком.
Мама улыбается, но это больше похоже на оскал. Ее адвокаты, которые прицепились к ней будучи уверенными, что дело выигрышное, тут же включают заднюю:
— Что вы хотите? — спрашивает один из них.
Наш юрист тут же роняет на стол толстенную папку с документами:
— Прежде всего, нам нужно, чтобы Линда забрала заявление и призналась полиции, что ее история основана лишь на домыслах. Остальное — в этих бумагах. Все условия, — обращается он к матери, — мы описали в документах.
Мамины адвокаты принимаются изучать бумаги. Все спокойны, одна только я понимаю, что сейчас произойдет взрыв. Глядя на маму, я вижу, как ее лицо краснеет, в глазах копится такой сильный гнев, что мог бы выбить окна, дай она вырваться ему наружу.
— Знаешь, Билл, я ведь пыталась быть тебе хорошей женой, — говорит она. — Пыталась
