Подарок для дочери (СИ) - Любимая Татьяна

Через пару минут Яна выбегает из ванной жизнерадостным ребенком. Волосы причесаны и откинуты назад, умытая, румяная, улыбка до ушей. Подменили малышку.

Катя всматривается в лицо дочери – просыпАлась или нет? Расслабляется – нет.

– Доброе утро! Ой, Глеб! Ты у нас ночевал? – солнечная девочка садится за стол, придвигает к себе кашу.

– Доброе. Ночевал. С этим, – показываю ей розовые ногти, – на улицу выходить страшно.

– М–м. Хочешь, я тебе каждый день буду так красить? – улыбается лукаво.

– Нет уж, спасибо! Мне это надо как–то стереть, пока никто не увидел.

– А ты теперь у нас будешь жить?

– С вами точно, а где – у вас или у меня, это мы с мамой еще не обсудили.

– Давай у нас! – воодушевляется девочка. – У нас места много!

– Стоп, а меня вы спросили? – Катя звякнула ложкой о тарелку. Бросила короткий взгляд на дочь, отчего та сразу опустила глазки в кашу, перевела полыхающий огнем на меня.

И в чем дело? Что именно моей женщине не понравилось?

– Я вообще за этим к тебе и приехал, Катюш, – уже без шуток, серьезным тоном заявляю.

Соболиные брови девушки взлетели вверх. Я только сейчас вспомнил, о чем хотел поговорить с Катей. А еще вспомнил о ночном звонке, который я сбросил.

31. Катя. Темные пятна на идеале

Рядом с этим мужчиной я сгораю как феникс и возрождаюсь снова и снова. Сначала ночью – физически, сейчас – и физически, и морально. Каждая косточка, каждая крохотная клеточка истерзанного многочасовой любовью тела напоминает приятной болезненностью о том, как меня любили. В груди трепыхается огромное сердце, периодически падая куда-то вниз и подскакивая вверх, как мячик. Блаженная улыбка не стирается даже ледяной водой. Передвигать ноги и готовить завтрак помогают выросшие за спиной крылья и утомленные, но счастливые (читай удовлетворенные) бабочки.

О том, что в природе существует настолько животворящий секс и тем более, что он случится со мной, даже не догадывалась, не мечтала. Два года брака реально оказались бракованными. Настолько, что на годы вперед выработали неприязнь к другим мужчинам.

С Глебом я вдруг узнала, что значит быть женщиной. А уж насколько желанной и любимой убедилась не единожды.

Раньше я не представляла мужчину в нашей с Янкой квартире. Точнее представляла, но он никак не вписывался в привычный домашний антураж. Раздражал одной только мыслью о наличии на наших метрах.

А теперь рядом разгуливает любимый красавец–мужчина, по–хозяйски запускает пальцы под халат, дразнит, заводит, целует куда и как придется, мешает готовить завтрак и готов в любую минуту перекинуть через плечо и утащить в спальню.

И я не против! Мне это безумно нравится! И нравится, как он запросто общается с моей дочкой.

Ровно до той минуты, пока, меня не спрашивая, они с Янкой договариваются о том, что Глеб поселится здесь насовсем.

Как будто я здесь ничего не решаю!

Пришлось нахмурить брови и включить хозяйку. Наверное зря.

Картинка идеальной семьи вдруг покрывается темными пятнами.

Глеб озабоченно хлопает себя по карманам.

– Где мой телефон? Кто видел?

От его встревоженного вида и я начинаю волноваться. Что случилось? Только что сидел за столом, как будто всегда тут и был, перебрасывался шуточками с Яной, и вдруг, заявив, что нам нужно поговорить о чем–то важном, нахмурился, встал из–за стола, куда–то засобирался.

– Не знаю, наверное в прихожей, – вспоминаю, как вчера Глеб пристраивал телефон куда–нибудь, а после…

А после я умирала и воскресала в его объятиях всю ночь. Дыхание перехватывает, стоит только вспомнить как и чем меня реанимировали. От стыда щеки горят. К счастью, дочка не в курсе, что вытворяли взрослые через комнату от ее спальни.

Глеб уходит из кухни, щелкает в прихожей выключателем. Слышу звук включаемого телефона.

– Ешь, Яна, – негромко прошу дочь, что без аппетита ковыряется в тарелке. Слишком остро малышка восприняла мою вспыльчивость.

– Когда это случилось? – гремит голос Глеба в прихожей. Он с кем–то говорит по телефону. Прислушиваемся с дочкой, забыв о завтраке. Тревога нарастает. – Это опасно? В какой он больнице? Понял. Скоро буду.

На кухню он больше не заходит, я иду сама к нему.

Глеб натягивает пиджак, торопится. На нем лица нет.

– Глеб, что случилось? Ты куда?

Вдруг хочется включить истеричку, перекрыть собой выход и крикнуть "Не пущу!"

– Мне нужно уйти. Мальчик в больнице. Отек Квинке. Он чуть не умер.

– Какой мальчик, Глеб?

– Маленький мальчик. Пять лет. Костя. Мой… сын.

Сын. Сын? Сын!

Я не знала, что у Глеба есть сын! Я не готова оказалась к этой информации! Оглушающей, лишающей воздуха и надежды на будущее.

Почему он раньше не сказал? Хотя когда? Мы же вообще еще не говорили по–настоящему!

– У тебя есть сын? – я все еще в шоке. Может быть и жена имеется? О ней почему–то спрашивать страшно.

Глеб, взглянув на растерявшуюся меня, сделал шаг в мою сторону, взял за обе руки, сжал кисти, прижал их к своей груди. Как раз к тому месту, откуда совсем недавно оторвалась пуговица.

– Катюш, поехали со мной? Я вас познакомлю.

– Сейчас? Я не знаю… я не могу… Мне надо Яну в сад увезти.

Да и до меня ли? Глеб так распереживался, что мыслями уже не здесь, не со мной и моей дочкой. Ему только что сказали, что его ребенок чуть не умер. Очевидно, беда случилась еще вчера, пока мы добирались до постели, а потом всю ночь кувыркались в ней. И Глеб (я чувствую!) теперь корит себя за это!

– Ты поезжай, я подъеду позже. Какая больница?

– Детская центральная. Приедешь?

Я вижу в его глазах надежду. Я ему нужна. Очень.

– Приеду.

– Я же говорила заберут! – расстроено шмыгает носом Янка после стремительного ухода Глеба. Она все слышала.

Каша нетронута и завтрак Глеба остался недоеденным, как будто он вышел всего лишь на минутку.

– Собирайся в садик, дочь.

Машинально переодеваюсь, делаю прическу, крашусь.

У Глеба есть сын. Пять лет. А где его мать? Почему Кира мне ничего не сказала о семье Глеба? Вообще никто ничего не сказал! Если бы ребенок не попал сегодня в больницу, сколько бы Глеб его скрывал? Не первый раз он сорвался вот так, бросая нас с Яной. Делить мужчину с другой семьей я не смогу. Забрать у мальчика отца тем более.

Но почему Глеб хочет, чтобы я приехала в больницу? Ничего не понимаю.

– Ма-ам, ты поедешь знакомиться с мальчиком?

– Я не знаю…

– Ты обещала.

Да, я обещала. Сама учу дочь, что обещания нужно выполнять.

– Я тебя отвезу в садик и съезжу.

– Можно я с тобой?

– Давай в другой раз, ладно?

– Ладно, – вздыхает.

Всю дорогу до сада Яна задумчива. Я тоже молчу, терзаемая догадками и сомнениями.

Сдаю дочь Марии Яковлевне. Странно, что опять нет Людмилы Николаевна. Настроения выяснять с ней отношения сегодня нет, но все же спрашиваю о ней у ее напарницы.

– Так ее уволили, – таращит на меня глаза воспитательница. – Такой скандал был. Я думала вы в курсе.

– Уволили? За что?

– Эм–м, я точно не знаю… Вроде как жалоба на нее поступила сверху.

Вижу, Мария Яковлевна действительно подробностей не знает. Проверяю родительский чат, там вопросов и домыслов много, а точной информации нет.

Прощаюсь с дочкой до вечера. Иду к машине. Долго сижу в салоне, решая ехать в больницу или на работу. Вспоминаю Глеба и его взгляд, полный надежды на мою поддержку.

– Ладно, посмотрю одним глазком на мальчика.

31.1

Голова в тумане, на душе сумятица. Кое–как доезжаю до детской больницы, паркуюсь. Мысленно даю себе отрезвляющую пощечину, набираю Глеба.

– Я приехала…

– Я тебя встречу.

Поднимаюсь по ступенькам, захожу внутрь. Наверное, сейчас часы посещения: взрослые и дети кучкуются, обмениваются пакетами с едой, одеждой… Шумно.