Подарок для дочери (СИ) - Любимая Татьяна

Яна росла здоровым ребенком, что такое детская больница я не знаю. Все дико и незнакомо. Теряюсь.

Глеб встречает меня в холле на первом этаже. Держит в руках накидку, помогает надеть. Всматриваюсь в его лицо – он бледный и как будто добавил себе несколько лет. Меж бровями образовалась тревожная складка. Незнакомый мужчина. Чужой.

– Как мальчик?

– Сказали, уже лучше. Меня к нему не пустили, но должны вот–вот перевести из реанимации в общую палату. Даже не представляю, что он пережил этой ночью.

Голос уставший, безжизненный. Сказывается бессонная ночь и нервное утро.

– Все будет хорошо.

– Угу.

– Пойдем к мальчику?

– Пойдем.

Ноги слабые, ватные, но я послушно иду за мужчиной на второй этаж. На посту Глебу говорят, что Костю перевели в третью палату.

Маленькие шумные дети бегают по коридору на перегонки, прячутся за нами от других, путаются под ногами. И не скажешь, что у них что–то болит. Девочки и мальчики постарше сидят на лавочках с телефонами в руках. Сейчас они так дружат.

Стены расписаны яркими красками – на нас смотрят сказочные персонажи – колобок, заяц, медведь, избушка на курьих ножках, поросята. А все равно неуютно и лекарствами пахнет.

Перед крашеной грязно–голубой краской дверью с цифрой три мы, не сговариваясь, застываем. Глеб сжимает мне пальцы. Волнуется не меньше меня.

Берется за ручку, открывает дверь. Мы вместе заходим в палату с серо–белыми стенами, потертым линолеумом и шестью койками с одинаковыми бледно–голубыми пододеяльниками на каждой. Тоскливо, уныло. Пахнет хлоркой.

Три кровати пустые, на остальных трех лежат мальчики. Одному примерно лет десять, второму семь–восемь, оба играют в телефонах, тихо переговариваются.

Третий мальчик свернулся калачиком лицом к окну. Из–под одеяла видна только коротко стриженая черная головка.

На наш приход ребенок не отреагировал.

Глеб, переглянувшись со мной, выпустил мою руку из своей и подошел к малышу. Сел на его кровать.

– Костя. Кость, – позвал его. – Э–эй, привет!

Мальчик обернулся через плечо. Черные бровки нахмурены. Не ждал гостей.

– Дядя Глеб! – вдруг хмурое выражение лица меняется на радостное. – Ты плишел! Ко мне?

Подскакивает, скидывая с себя одеяло. Бросается Глебу на шею, обнимает его тоненькими ручками. Худенький совсем, кожа бледная, почти прозрачная. На фоне белых маечки и трусиков ярче видны синие вены. Как сказала бы Маргарита Павловна – без слез не взглянешь.

Не понимаю, почему Костя называет Глеба дядей, если он его сын.

– К тебе, к тебе, малыш, – голос Глеба мягкий, чуть дрожащий. Мальчик ему очень дорог. – Как узнал, сразу приехал. Как ты себя чувствуешь?

– Холошо.

Мальчик усаживается Глебу на колени. Говорит с ним, а сам косится на меня. Я так и стою на входе, не решаясь подойти.

– Костя, – Глеб проследил за взглядом мальчика. – это тетя Катя. Катюша, иди к нам.

Растягиваю губы в улыбку, подхожу к кровати мальчика. Оглядываюсь, вижу стул, двигаю его к ним.

– Привет, – села на краешек, а куда деть руки, не знаю. – Я тетя Катя. А ты Костя, да?

– Да.

Мальчик, застеснявшись, прячет лицо на груди Глеба.

– Ты как умудрился сюда загреметь, Костян?

Глеб гладит ребенка по голове. Тот выныривает. Опустив глаза на собственные коленки, отвечает:

– Меня Ваня угостил олешкой. Она такая маленькая, – мальчик показывает пальчиками размер горошины, – я хотел только поплобовать. Ласкусил и начал кашлять, кашлять. Потом не помню. Мне сказали, я уснул. Смотли, мне сюда капельницу ставили, – Костя показывает следы от иголки на сгибе локтя. – Иголка такая остлая–остлая.

У меня ком в горле, Глеб тоже расстроен.

– Ну как же так, Кость? Тебе же нельзя орешки, малыш, с аллергией шутки плохи.

– Это была длугая олешка.

– Орешек много всяких разных. Тебе никакие нельзя.

– Больше не буду, – обещает искренне. – А мне тетя влач сказала, что у меня тепель два дня лождения. Один по пасполту, втолой по сплавке из больницы.

– А у меня тоже два дня рождения, – проглотив ком, делюсь с мальчиком.

– Плавда? – черные уголечки мальчика заинтересовано расширяются. – У тебя тоже ллелгия?

– Нет. Когда–то давно я попала в автомобильную аварию. Меня и мою дочь спас один хороший человек и теперь у меня тоже два праздника. В этом году будет уже семь лет.

Глеб внимательно и одобрительно смотрит на меня. Что–то в его глазах такое странное, какая–то загадка, ответ которой, мне кажется, лежит на поверхности, но я никак не могу понять что это.

– Катюша, посидишь с Костей? Я к врачу схожу, узнаю подробности.

Киваю ему с улыбкой. Напряжение отступает.

– Отпустишь меня, Кость?

– Да, – мальчик тоже ему кивает.

Серьезный такой, взрослый. Симпатичный, хоть и худенький. Слезает с колен Глеба, садится на кровать, подогнув ноги.

Провожаем Глеба взглядами. Поздно спохватываюсь, что не взяла ни фрукты, ни сладости ребенку. Хотя, если у него аллергия, то наверное ничего пока нельзя. На прикроватной тумбочке пусто, нет даже бутылки воды.

– Костя, у тебя есть игрушки или книжки? Можем поиграть или почитать, если хочешь.

– Нету. У меня дома иглушки остались. Мне дядя Глеб такой клутой набол инстлументов подалил. Как у него! Я тепель тоже могу все лемонтиловать.

– Ух ты, здорово! А чем же ты здесь играть будешь?

Пожимает плечиками.

– Хочешь, я тебе покажу фотографии красивых тортиков?

– Хочу!

Пересаживаюсь к Косте на кровать, достаю телефон. Мальчик доверчиво прилипает к моему боку, чтобы лучше видеть.

​​​​​​​​​​​​​​​​​​​​​​​– Я работаю в кондитерской, и мы там печем торты, печенье, пирожные. Вот смотри какие, – медленно листаю фотографии.

– Ух ты! О, я ел такое пиложное! – Костя тыкает пальчиком в экран. Там коробка с пирожными для Романа. – Очень вкусное! Мне понлавилось.

– Ты ел такое пирожное? – уточняю осторожно. – Когда?

– Недавно. У меня был день лождения и дядя Глеб пливез вот столько колобок, – Костя растопыривает пальчики обеих рук. – Всем–всем хватило, даже дяде Степе охланнику.

Малыш сам перелистывает дальше.

– И этот толт я ел. И этот.

Мальчик наверное шутит. Тыкает на все подряд картинки и выдает желаемое за действительное.

– Тоже дядя Глеб привозил?

– Ага. А вот этот дядя Лома и дядя Слава. Они лазные толтики пливозят, очень–очень вкусные. Мы едим, а они нам шкафчики делают. Я им помогаю.

Как интересно. И сколько вопросов сразу и к Глебу, и загадочному "дяде Ломе". Часть из них я могу задать ребенку.

– Костя, с кем ты живешь?

– С другими лебятами. А девочки в длугом клыле.

– А где ты живешь?

– В детском доме.

У меня закружилась голова. Наверное, в палате давно не проветривали. Чувствую, если срочно не глотну свежего воздуха, точно грохнусь в обморок.

– Костя, я пойду, ладно? Мне нужно на работу. Ты посиди здесь, дядя Глеб скоро придет, поиграет с тобой. Ладно?

– Тетя Катя, ты ко мне еще плидешь?

Слезы накатились, когда Костя задрал головенку и посмотрел на меня своими огромными черными глазищами. Наивными, чистыми, добрыми.

– Приду, – пошевелила губами, моргнула вдобавок. Новый ком, гораздо больше предыдущего, плотно застрял в горле.

И стиснула зубы, когда малыш обнял меня за талию. Крепко–крепко.

– Ты чего, Кость? – аккуратно сняла с себя его ручки.

– Ты пахнешь вкусно.

– Чем?

– Мамой.

–––

32. Глеб. Она ставит точку, я – многоточие

За окном темнеет от тяжелых грозовых облаков. Интуитивно на сердце тревожно, но худшее уже позади – ребенка спасли, больше такого не допустим.

Как там Катя и Костя? Не поспешил ли я оставить их одних? Не так, совсем не так я планировал их познакомить, но… получилось как получилось. Болезнь не спрашивает, вовремя она сваливается на бедные головы или нет. Вот и Костя не виноват, что приболел, хотя бы в силу своих малых лет. Главное – спасли, остальное исправим.