Красивый. Наглый. Бессердечный - 2 - Кира Туманова
И сейчас мне снова неловко за себя. Я ведь так любила искусство и живопись, а сейчас, глядя на ворота музея, чувствую себя так, словно предала старого и хорошего друга. И понимаю, как я соскучилась. До щемящей тоски.
По эху, которое гуляет в залах музея, по огромным окнам, высоким потолкам и умиротворяющей обстановке. По теням, спрятанным в углах и пятнам света на стенах, по запаху лака, дерева и растворителя. По шёпоткам посетителей и гулу экскурсий...
- Я проведу тебя, подожди! – Кир бросается в сторону. Наверное, всё понимает, по моему отрешённому лицу.
И я понимаю, да проведёт! Всё сделает, но уговорит, подкупит, нарушит... Но проведёт меня внутрь, чтобы было уж точно так, как раньше! Он просто сделает!
- Стой, не надо! – Успеваю схватить его за рукав. – Не надо! - Прикрываю глаза, делаю глубокий вдох и на выдохе продолжаю. – Ты и так достаточно сделал.
- Хочу поразить тебя, как и шесть лет назад, - Обхватив мои щёки ладонями, заставляет поднять лицо и, наклонившись, целует меня в нос.
- Ты уже поразил. Вернул мне меня. - Мягко улыбаюсь и обхватываю его руками за талию. – Спасибо. Кажется, я знаю, что должна делать дальше.
- В следующий раз я подготовлюсь лучше.
- Шесть лет назад наш совместный поход в музей закончился мужиками в балаклавах и нашим расставанием. Я так больше не хочу. – Отстранившись, заглядываю ему в глаза.
- Мы больше не расстанемся, я обещаю! – Порывисто привлекает меня к себе и повторяет. – Обещаю!
- Поехали в наш дом, - шепчу, уткнувшись ему в грудь.
Удивительно, но он слышит мои слова. А я чувствую, как его сердце стучит часто и резко.
Глава 37.
Любовь — это когда запретное становится необходимым
Кир
Мне кажется, Арина будто сдувается, когда заходит в дом. А я, наоборот, словно обретаю второе дыхание. Это же мой дом, моя территория. Дом, где я вырос, пахнет Ариной и это будоражит, срывает тормоза.
Привлекаю Арину к себе прямо у входа. Но она, неожиданно, вырывается.
- Я сейчас, - смущённо шепчет и исчезает в комнате.
Иду следом, замечая мелкие изменения. Пушистые тапочки, брошенный у входа пёстрый коврик. Картина на стене.
Останавливаюсь, всматриваясь. Через серые мазки ливня проступает мокрая крыша, и дрожит прилипший к окну кленовый лист. Таким одиночеством веет, что не по себе становится.
Захожу в гостиную. Привалившись плечом к откосу, с улыбкой наблюдаю, как Арина, сосредоточенно поджав губы, хлопает дверцами шкафчиков.
- Прости, у меня с едой не очень... – виновато сообщает, обернувшись ко мне.
- У нас горничная была...
- Она осталась, но мне одной неловко её напрягать. Рабовладелицей себя чувствовала. Яичницу будешь?
- Конечно!
Я сейчас всё готов съесть. А её саму – в первую очередь! У меня живот скоро такие рулады будет выводить, что неловко.
Смотрю, как Арина разбивает яйца в шкворчащую сковородку. И не понимаю, что не так. Будто ей неловко или вдруг застеснялась.
- Всё хорошо? – Спрашиваю на всякий случай.
Она выдаёт милую улыбку и отворачивается. Опять рыщет в шкафчике. Оттолкнувшись от стены иду к ней и беру со стола солонку – Арина стоит к ней спиной и не видит. Синяя солонка с серебряной крышкой. Была ещё такая же перечница, но её грохнул кто-то из моих друзей по пьяни лет десять назад. Отец так орал, когда вернулся с работы. Чихал от рассыпанного перца и орал!
Ловлю приятный когнитивный диссонанс. Это блин неописуемо! Прийти в свой дом, где ты вырос, где не был уйму лет и застать те же самые вещи. Но хозяйничает здесь она.
Странно и удивительно. Если так сходят с ума, то я не против.
Арина перехватывает солонку. Поднимает на меня глаза и у меня опять дыхание перехватывает.
- Спасибо. Это же твой дом...
Наши пальцы опять переплетаются, держим эту солонку. Вцепились в неё!
Наши руки нам не принадлежат, ведут себя, как дикие зверьки, тянущиеся друг к другу. И что бы там у Арины в голове не происходило, её ладони ей не подчиняются, так же, как и мои мне.
Смотрю в её глаза – зелёные, огромные, как два озера. И меня прошибает! Ей, и правда, неудобно. Стыдно хозяйничать в доме, который она до сих пор считает моим. И сейчас я ощущаю это одиночество, которое давило на неё несколько месяцев.
Ей же было плохо так, что хоть вой! И она жила здесь. В доме, где всё напоминало обо мне, о её прошлом ужасе, о трагедии, о моём отце. Да, наверное, пыталась сбросить с себя это одиночество, радовалась любой возможности выбраться в люди. Шаталась по интервью, заводила знакомства, улыбалась. А потом опять приходила сюда.
- Эта картина... – хриплю и веду шеей, - она твоя?
- Да, давно написала её. Когда жила с мамой.
Чувствую тепло её пальцев, сжимающих белый фарфор. И становится её отчаянно жаль, так что спазмом схватывает горло. Бедная моя гордая девочка, застряла между молотом и наковальней. Связанная обязательствами, обещаниями и детской попыткой мне досадить.
- Если тебя смущает, что лишила меня наследства, я только рад. Мне нравится приходить к тебе домой.
Арина вспыхивает, нижняя губа предательски дрожит. Она покачивает головой и в волосах опять вспыхивают золотистые блики. Так хочется провести ладонью по её голове, но я держу дурацкую солонку. Точнее, сжимаю пальцы Арины.
– Я гадко себя вела... Прости!
У меня внутри всё мертвеет. Почему-то я сразу думаю про парня, который за ней ухлёстывал. Гадкий белобрысый дятел. Неужели добрался до моей золотой девочки?
- Гадко вела себя? – Переспрашиваю, подняв бровь. Хмыкаю и бурчу отворачиваясь. – Я ему ноги сломаю... Подонок!
- Нет, что ты! Лев здесь не при чем! Я перед тобой виновата. – Опускает глаза.
- Ты только что спасла этому придурку ноги. – Выдыхаю и, немного стыдясь своей паники, пытаюсь обратить всё в шутку. – Я просто хочу быть с тобой. Здесь. Всегда.
Замолкаю. Боже, что я сейчас сказал? Будто я имел в виду, что мне нужен этот дом, а Арина, как довесок.
Арина собирается что-то сказать, но, сглотнув, не произносит ни слова. Смотрит на меня немигающим взглядом. А у
