Вечно ты - Мария Владимировна Воронова
– Но я же дрянь, – буркнула Люда.
– Ну что ты, я знаю, что в глубине души ты хорошая девочка, просто попала под влияние взрослого и не очень порядочного мужчины, вот и совершаешь дурные поступки.
– Будем считать, что это был фонарный столб, о который моя внучка стукнулась лбом, – подытожила бабушка.
Люда посмотрела на них, рядком сидевших на диване на фоне новых полок. У бабушки лицо суровое, губы поджаты, у мамы ласковое, даже, кажется, слезинки набежали в уголках глаз. Папа смотрит в сторону, рука его крепко сжимает мамину ладонь. Семья, родные люди, самые любимые и самые любящие. Только они никогда не предадут, только на них можно положиться в трудную минуту. Чтобы снова войти в этот круг, полноправно сесть рядом с ними на диван и почувствовать родное тепло маминого бока, надо самую малость – отказаться от человека, которого она знает меньше месяца.
– Нет, наверное, я все-таки дрянь, – сказала Люда и ушла к себе.
Она пыталась читать, отвлечься, но в комнату все равно доносились обрывки уже не скандала, но разговора на повышенных тонах. Папино задумчивое «возможно, не такой он уж и плохой человек», резко прерванное бабушкиным «дело не в том, какой он человек, а в том, что твоя дочь себе позволяет!», мамино «давайте успокоимся и трезво посмотрим на ситуацию. А если Люда никогда больше никого себе не найдет? Она ведь нас потом возненавидит!».
При этих словах Люда улыбнулась. С тех пор как они впервые поцеловались, для нее был только Лев. Она готова была поверить в бога, чтобы молиться ему о сохранении жизни Льву, пока он будет в командировке, но твердо решила, что если он все-таки не вернется, то она останется старой девой. Воспоминаний о нем ей хватит до конца жизни.
Кто спорит, долг перед семьей превыше всего, и, наверное, она действительно обязана порвать со Львом, чтобы в семье воцарился мир. Это законная и оправданная жертва.
Только Люда чувствовала, что нравится Льву по-настоящему, для него это не просто легкая интрижка в отпуске. Ему важно будет знать, что она ждет его и молится за него. Расставаться с ним накануне возвращения на войну нельзя. Просто нельзя, и все. Больше нельзя, чем не слушаться папу с мамой.
Люда берегла каждую секунду отпуска Льва, каждый день смотрела в календарике, сколько дней еще осталось, обводила их карандашиком и тряслась над каждым кружочком, как скупой рыцарь.
И вот когда она в воскресенье утром перебирала свои богатства, составляющие еще семь полновесных дней, позвонил Лев и сказал, что его отзывают.
– Прямо туда? – прошептала Люда, холодея.
– Нет, Людок, пока в Москву. Сегодня в ночь на «Красной стреле» поеду. Но день хотел бы провести с тобой и с Варькой, ты как?
– Конечно.
– Тогда спускайся минут через пятнадцать, мы тебя подхватим. И оденься потеплее, едем за город.
От волнения Люда натянула свою старую зимнюю одежду, не заботясь о том, как выглядит со стороны.
После того как они скрывались от метели в музее Кирова, весна уверенно наступала на город. Снег кое-где растаял, обнажив прошлогоднюю мертвую траву, над местами прокладки труб чернели ровные длинные полосы земли, среди шума шин и моторов слышалось настойчивое чириканье птиц, в общем, зима заканчивалась.
Но стоило им выехать за город, как пошли поля, занесенные снегом, высокие сугробы вдоль дороги, и вековые ели стояли в белом, совсем рождественском убранстве. Как будто они вернулись на два месяца назад, в январь. Только залив из величественной заснеженной равнины превратился в лужу, набитую колотым льдом. Впрочем, тут и там виднелись черные неподвижные силуэты рыболовов, которые не боялись утонуть или быть унесенными в открытое море.
Варя ловко и уверенно вела машину до Ломоносова, но, как только проехали дворец, Лев сказал:
– Поменяемся.
– Ну, папусь, я ж нормально еду. Ты с Людмилой Игоревной посиди.
– Тебе надо отдохнуть и сосредоточиться перед прыжком. Все, Дщерь, без разговоров.
– Перед чем? – пискнула Люда.
Оказалось, они едут в аэроклуб, где Варя собирается прыгать с парашютом.
– Первый раз?
– Да ну что вы, я с девятого класса занимаюсь.
– Ничего себе. – Люда от удивления сглотнула. – Это потому что папа-летчик?
– Господи, ну что за стереотипы, – засмеялась Варя, – папа-летчик, к вашему сведению, костьми бы лег, лишь бы я только близко не подходила к самолетам. Все мечтал, как будет мне бантики завязывать да куколок покупать, но не фартануло.
– Мечты-мечты, где ваша сладость, – сказал Лев с водительского сиденья.
Люда растерялась. Казалось, все, что она ни скажет, будет фальшиво и обидно, а может быть, даже она от незнания ляпнет что-то такое, что категорически нельзя произносить вслух из соображений суеверия.
– Это она в три года увидела в книжке Айболита на парашюте и решила, что тоже так хочет, – буркнул Лев, – что ж, сказано – сделано.
– Ну да, а то, если распределят куда-нибудь в отдаленные районы, там лучше уметь прыгать, чем не уметь.
– А если уметь, то уметь хорошо, – заключил Лев.
Люда по-прежнему не знала, что сказать. Ничего себе, распределят в отдаленные районы, Варя так спокойно об этом говорит, и это при наличии такого папы!
В их семье распределение было синонимом кошмара и страды. Родители шли на любые ухищрения, лишь бы только девочек оставили в Ленинграде. Папа почти год выбивал для Веры место в Пушкинском Доме, и Люде иногда казалось, что он специально стал более тесно общаться с дядей Мишей Койфманом, чтобы тот устроил ее на кафедру латыни в мединститут.
Перспектива уехать по распределению на периферию приравнивалась к перспективе отправиться прямиком в ад. За чертой города не было ничего. На Севере слишком суровый климат, дикие люди, девочкам не выжить, а в среднюю полосу тоже нельзя – теряется прописка. Нет, ради того, чтобы остаться в Ленинграде, можно пойти на любые жертвы, Люда и не задумывалась никогда, что
