Брак по расчету - Кингсли Фелиция
А в качестве вишенки на торте я думал, что, пока Джемма твердо стоит на своих позициях, то и я могу оставаться на своих. Но теперь карты раскрыты. Она проявила инициативу и пошла навстречу моим требованиям, поэтому по правилам вежливости и учтивости я должен бы поступить так же.
Ну и ситуация. Я рассчитывал на две вещи: на ее упрямство и на ее лень.
И впервые, глядя в зеркало, я понимаю, что ошибался.
37
Джемма
Я свернулась калачиком в одеялах и подушках на кровати с балдахином, будто в норке. Я прячусь от мира, который после той моральной пощечины от Картера кажется еще холоднее.
Похоже, я уже наизусть выучила каждую строчку из «Гордости и предубеждения», и каждый раз, когда читаю о Беннетах, привязанность и любовь их большой и красивой семьи согревает душу. Мне тоже этого хочется, уверена, что в такой момент это бы помогло.
Я хочу, чтобы рядом была мама.
Возьму и позвоню, может, смогу на пару дней поехать к своим в Лондон.
38
Эшфорд
В кабинет стучит Ланс:
– Ваша светлость, вы позволите?
– Входи, Ланс, – зову я и делаю ему знак сесть, не поднимая головы от писем.
– Нет необходимости. Я лишь хотел сообщить вам, что сегодня герцогиня не завтракала.
– М-м-м, – задумчиво мычу я. И что с того?
– Она также не просила принести завтрак в ее покои.
– Должно быть, еще спит. – Питание Джеммы находится на первом месте в моем личном списке вещей, на которые мне наплевать.
– Клэр уже убрала комнаты на этаже и слышала, что леди Джемма проснулась.
– Что ж, теперь мы знаем, что герцогиня все еще жива, день может начинаться. Разве не так, Ланс? Или я должен знать что-то еще? – Я чувствую подступающее раздражение. Ланс – один из столпов этого дома, но то, как он ходит вокруг да около, иногда действует мне на нервы. Я знаю, что он всегда к чему-то клонит, но каждый раз, вместо того чтобы сказать все напрямую, он начинает с Пунических войн.
– Клэр слышала, что леди Джемма плачет, и сильно. Думаю, поддержка ей не помешает.
Сжав голову руками, я опираюсь локтями о стол и массирую виски.
– Знаешь, что бы тебе ответила моя мать? Что тебе платят не за то, чтобы думать.
– К счастью, ваша светлость герцог – не ваша мать.
– Да уж. Я – не она. – И я рывком поднимаюсь и иду к выходу из кабинета. – Молись, чтобы я ей никогда и не стал, – шепчу я Лансу по дороге к комнате Джеммы.
Я мгновение медлю у ее дверей. И действительно, из комнаты доносятся приглушенные рыдания. Закатываю глаза, надеясь, что это не эмоциональный срыв из-за предменструального гормонального всплеска.
Или из-за Уиллоуби. Пожалуйста, только не из-за Уиллоуби.
– Джемма? – Я пытаюсь воспроизвести самый ласковый тон. – Можно войти?
Тишина.
– Джемма?
– Минутку! – наконец отвечает она в нос.
Проходит несколько секунд, и я начинаю сожалеть о своем жесте доброго самаритянина, точнее, о сцене любящего мужа, которую я собираюсь разыграть.
– Заходи, Эшфорд.
В комнате царит обычный беспорядок, Джемма сидит очень спокойно, я ее такой никогда не видел – прямая как палка и делает вид, что смотрит в окно, стратегически почти полностью повернувшись ко мне спиной.
– Я не мог не заметить твоего отсутствия сегодня утром, поэтому поднялся проверить, все ли в порядке. – Ладно, его заметил Ланс, но разве не будет мило это подчеркнуть?
– Да, конечно, все в порядке. Почему нет? – Голос у нее сдавленный и на октаву выше, чем обычно, – хотя он у нее и без того высокий.
– Прости, но непохоже. Или я ошибаюсь?
– Оши…баешься, – говорит она между всхлипами, которые не может подавить.
– Ладно, ты права, – говорю я, подбирая коробку бумажных платков и передавая ей. – Ничего-ничего? Уверена?
Джемма сглатывает, но молчит.
– Если вкратце: весь дом знает, что ты закрылась здесь и плачешь. И тут вариантов два: или это что-то, из-за чего я, твой муж, должен тебя успокаивать, или ты плачешь по моей вине. Если я выйду отсюда и ты все еще будешь плакать, все начнут говорить, что между нами что-то не так, и, поверь, я бы хотел, чтобы список того, что между нами не так, который и так толщиной с Библию, не стал общественным достоянием.
Джемма делает глубокий вдох.
– Я звонила маме, потому что мне бы хотелось съездить проведать родителей в Лондоне. Я скучаю по ним, и сейчас, в таком подавленном состоянии, мне было бы приятно провести с ними несколько дней.
– Если ты плачешь из-за этого, то знай, что можешь это сделать, когда захочешь. Ты же не считаешь меня настолько негодяем и не думаешь, что я буду запрещать тебе видеться с родителями?
– Я все равно не смогу к ним поехать! Владелец дома продал здание крупной торговой сети, они скупили весь квартал! Родители вчера получили письмо о выселении. Они снесут наш дом ради еще одного торгового центра!
Наморщив лоб, я непонимающе смотрю на нее:
– Не вижу проблемы. Вместе с наследством ты получила много собственности. Можешь устроить их в одном из домов твоей бабушки…
– Ты не понимаешь! – Она расстроенно смотрит на меня. – Они не знают, что я получила наследство от бабушки, точно так же как и твоя мама не знает, что вы остались без гроша в кармане! Мои считают, что все отошло дальним родственникам. Скажи я им: «Слушайте, идите поживите в доме бабушки, раз тут все мое», они бы сразу поняли, что что-то не так. Бабушка лишила наследства мою маму из-за того, что она вышла замуж за человека без титула, а тут я выхожу замуж за герцога и получаю все сразу. Да они в жизни со мной больше не заговорят! Может быть, в твоей семье деньги имеют определенный вес, но в моей гораздо важнее чувства. – Джемма вздыхает и высмаркивается в очередной бумажный платочек. – Я потеряю их уважение.
– Мне жаль. Прозвучит странно, но я знаю, каково это – когда у тебя забирают крышу над головой.
– Я хочу им помочь. Они моя семья, я не могу оставить их на улице!
У меня появляется идея.
– Купи им новый дом! Можешь сказать, что деньги мои, они никогда не узнают!
Джемма поднимает руки вверх в знак отчаяния:
– Я предложила купить им дом или оплатить аренду другого, но они не соглашаются. Не могут принять деньги от меня. Я все еще их маленькая девочка, и они чувствуют, что это они все еще должны мне помогать, а не наоборот!
Джемма в отчаянии начинает снова всхлипывать и падает на незастеленную кровать, по которой рассыпаны DVD-диски с экранизациями Шекспира, сестер Бронте и даже Диккенса. Я пытаюсь успокоить ее, похлопав по плечу, как тут кое-что из-под подушки привлекает мое внимание. Оттуда выглядывает уголок книги. Я аккуратно вытаскиваю ее двумя пальцами: «Гордость и предубеждение».
Джемма читает. Сказать по правде, не представляю ее с книгой, и все же это так.
Она учится, и все для того, чтобы держаться на достойном уровне в жизни, которой она не хотела.
Возможно, у нее больше силы воли, чем я готов признать, и сейчас я больше чем когда-либо чувствую, что был неправ и что с безразличием относился к ее трудностям.
– Вот увидишь, все разрешится, – говорю я без особого энтузиазма, выходя из ее комнаты.
Спускаясь по лестнице, я ускоряю шаг: неожиданное осознание занимает все мои мысли. Я тоже из наивного сына превратился в опекуна своей матери, которой позволяю верить, что она держит руку на пульсе, а на самом деле сам постоянно присматриваю за ней.
Чтобы дать маме жить той же жизнью, что у нее всегда была, я женился на незнакомке; чтобы у нее был повод просыпаться по утрам, я позволяю ей верить в призрачный и крайне маловероятный неожиданный визит королевской семьи. Посмотрим правде в глаза: это как детская вера в Санта-Клауса, всего лишь ложь во благо, потому что нужно верить во что-то прекрасное и на что-то надеяться.
– Ланс, я еду в Лондон, увидимся днем.
Если Джемма смогла преодолеть себя, то и я смогу.
