Алина Зарайская - Мама, я доктора люблю
— Ты можешь себе представить мое удивление, — рассказывала Полина, — когда вместо обычного твоего звонка мне вдруг позвонил из Петербурга какой-то мужчина, да еще начал так официально разговаривать: «Вас беспокоят из Санкт-Петербурга…», а сам как будто улыбается.
— Это, наверное, был Кирилл. — Анжела даже улыбнулась при воспоминании об этом человеке и его доме.
— Не знаю. Он не представился. Просто назвал себя твоим хорошим знакомым и рассказал, что ты, как он выразился, разошлась с Владимиром Анатольевичем и теперь, как ему кажется, находишься на грани срыва, что он сам посадил тебя на поезд, но, несмотря на то, что твое состояние внушило ему серьезные опасения, не смог сам проводить тебя из-за работы, и решил позвонить мне, чтобы я сама, раз уж я твоя лучшая подруга, что-нибудь придумала. Тоже мне, хорош друг и мужчина: отослал — и в кусты, переложил все на слабые женские плечи, — не удержалась от возмущения Полина.
— По-моему, ты слишком много хочешь. Кирилл замечательный человек, он и так очень много для меня сделал. А из того, что он мужчина, совсем не следует, что он может бросить работу и поехать через всю Россию сопровождать девушку, которую знает всего несколько месяцев и которой никогда ничего не обещал. Кстати, откуда у него твой телефон? Я действительно очень много рассказывала о тебе, но никаких координат не давала.
— Ты, как обычно, слишком добра. И, честно говоря, ничего замечательного я ни в его интонациях, ни в его разговоре не заметила. — Полина презрительно пожала плечами. — А телефон он, по его же собственному признанию, взял тайком из твоей записной книжки. Уж не знаю, при каких обстоятельствах.
— Наверное, когда я спала, — догадалась Анжела. — Понимаешь, последние две ночи перед отъездом, когда я уже разошлась с Володей, — она покраснела, произнося эту не вполне правдивую фразу, — я провела у него почти в бессознательном состоянии. Вот он, видимо, видя, как мне плохо, и решил подстраховаться.
— Ужас какой! А сама ты не могла мне позвонить, если все было так критично?
— Я, честно говоря, ни о чем не думала. Я и у Кирилла-то оказалась случайно, только благодаря одному незнакомцу.
— Ясно. Ты, конечно, как всегда, потеряла голову. Так вот, — вернулась Полина к своему рассказу, — этот твой Кирилл ничего лучшего не придумал, как посоветовать мне перехватить тебя по пути. Может быть, в Петербурге поезда и ходят по десять штук в день по всем направлениям, но из Вестюжанска так просто до Питера не доедешь. Другое его предложение было теоретически уже более реально, но хамства и безразличия в большом городе, думаю, не меньше, чем у нас, а то и больше, так что он мог бы и догадаться, что пойти на вокзал к диспетчеру и «попросить его связаться с нужным поездом», а там, в свою очередь, попросить проводников последить за одной из пассажирок, причем не ребенком, а взрослой нормальной женщиной — дело гиблое. На этом его идеи иссякли.
— Ты зря его обвиняешь, — перебила Анжела, — Кирилл действительно считал, что в нашем городе вполне можно прийти на вокзал и договориться с кем угодно о чем угодно.
— Он что, идиот?! — искренне удивилась Полина.
— Нет. Это я его запутала, — Анжела виновато опустила голову. — Мне было так плохо в Петербурге от его чопорности и холодности, что наш Вестюжанск казался мне оттуда таким уютны, душевным, словно это и не город вовсе, а одна большая семья, и все родные, все все понимают и участливо входят в чужое положение. Я ему таким Вестюжанск и изображала. Он, наверное, решил, что он вообще больше похож на деревню.
— И в самом деле! Только ты-то не очень похожа на деревенскую жительницу. В конце концов, очень многим людям, всю жизнь прожившим в больших городах, все остальные кажутся деревнями. Но делать что-то было надо. Разговор по душам с диспетчером, разумеется, ни к чему не привел бы, а вот некоторое количество денег и умение Салика договориться с кем угодно сделали свое дело, и я имела возможность получить некоторую информацию о твоем поезде. Я рассчитывала, что если все будет хорошо, то я просто встречу тебя, а здесь уж как-нибудь все уладим. А если случится что-нибудь экстремальное, то об этом будут знать на станциях, а значит, узнаю и я, и тогда уже нужно будет действовать сообразно случившемуся.
— Какая ж ты все-таки молодец! И Салику твоему спасибо!
— И вот не прошло и суток, как с пермского вокзала сообщают, что с твоего поезда, с двенадцатого вагона сняли пассажирку и на «скорой» увезли в больницу. Ну, думаю, это точно ты, больше некому. Мне сердце-то еще с самого утра нашептывало, что быть беде. Я, естественно, стала звонить по всем больницам Перми, узнавать, где ты, что да как. Спасибо опять же Салику — у его ребят есть, кажется, абсолютно все телефоны. Больницу, куда тебя отвезли, я нашла быстро, а вот что с тобой, мне долго говорить не хотели, пока не поняли, что я могу быть им полезна, так как являюсь твоим близким другом и могу прояснить ситуацию.
— И что тебе сказали? — не скрывая волнения, спросила Анжела.
— А что было, то и сказали. Лекарственное отравление. На девяносто девять процентов — попытка суицида. А когда я рассказала что знала, то и последние сомнения исчезли.
Анжела облегченно вздохнула — самое страшное из предстоявших признаний было позади. Теперь она могла спокойно смотреть подруге в глаза, поняв, что Полина уже приняла и обдумала этот факт и не будет читать ей мораль и мучить ее бессмысленными упреками.
— А у меня этих сомнений не было с самого начала, как только я узнала о том, что тебя с поезда сняли. Сутки я места себе не находила, — продолжала Полина, — пока наконец не стало точно известно, что опасность миновала и твое выздоровление теперь только вопрос времени. С легким сердцем я позвонила твоим ничего не знавшим родителям и, как обычно, заверила их, что ты звонила и что с тобой все в порядке.
Анжела снова облегченно вздохнула, но потом нахмурилась и напряженно спросила:
— А разве при попытке самоубийства человека не ставят на учет в психиатрическую лечебницу, и разве об этом не сообщается ближайшим родственникам?
— Ты совершенно права. Ставят на учет и сообщают родственникам. Но, к счастью, у нас все ленивы и торопиться не любят. И пока в психиатрической клинике, где на тебя и в самом деле, завели карточку, собирались да копались, я успела завести небольшую интрижку с главврачом и… — Полина победно и лукаво улыбнулась. — Не то что родителям не сообщили, а и записи о тебе не осталось.
— Ты просто гений, Полинка!
— Нет. Я просто женщина! Немножко более решительная и наглая, чем некоторые. Так что с психушкой все уладилось, а вот к тебе в пятую городскую меня раньше, чем разрешил главврач Георгий Геннадьевич, на которого они там все чуть ли не молятся, и не пустили. Эта больница оказалась каким-то удивительным местом! Я нигде еще не видела такой чистоты, такой заботы о пациентах и такой неподкупности всего персонала — от дворника до главврача. Мое невмешательство, кажется, и в самом деле пошло тебе на пользу.
