Сердце Гудвина - Ида Мартин
– Ладно, уговорил. Заведу пистолет.
– Лучше просто подумай о другой профессии.
– Типа актрисы или блогерши?
– В журналистике можно писать о чем угодно. Об искусстве, о детях, об одежде, еде или путешествиях. Женских и безопасных тем полно.
– Значит, ты тоже сексист?
– Да при чем тут это? Женщины тоже разные. И некоторые совершенно не созданы для того, чтобы размахивать оружием.
– И для чего же создана я?
Мы уже дошли до метро и стали спускаться по лестнице.
– Чтобы писать о еде?
Мартов остановился на ступенях, а я, не заметив, немного прошла вниз и только потом обернулась. Какое-то время он так стоял, но потом все же отвис и сбежал ко мне.
– Ты создана для любви.
– Это ты на что намекаешь? – На этот раз остановилась я.
– Вообще ни на что! – Он все-таки взял меня за руку и держал, пока мы не дошли до турникетов.
Из-за потока людей разговаривать было неудобно, но, когда мы встали, схватившись за поручень, друг напротив друга, я продолжила:
– Что ты имел в виду? Не знаю, как реагировать: то ли обидеться, то ли поблагодарить.
– А что в этом может быть обидного? – За суровым карим взглядом невозможно определить, что на самом деле он думает. – Все самое лучшее в мире существует для того, чтобы его любить без всяких дополнительных смыслов: вкусная еда, мода, музыка, котики, мягкие подушки, цветы, драгоценные камни…
– Но это же потребительство! Разве к человеку так можно относиться?
– Как так? Я, например, дорожу котиками и мягкими подушками гораздо больше, чем некоторыми людьми.
– Ты ужасный человек, Мартов! – Я шлепнула его по плечу. – Мне казалось, ты добрый, внимательный и заботливый. За эти качества я могла простить тебе твою настырность, но, выходит, ошиблась.
– Я добрый, внимательный и заботливый с теми, кого люблю. – В его тоне послышался нажим, и, чтобы избежать очередного признания, я принялась расспрашивать его о вузах, куда он собирался подавать документы: какие там факультеты, проходные баллы, бюджетные места, индивидуальные тестирования и прочее, что обычно заботит выпускников одиннадцатых классов.
Увлекшись, он проговорил пять остановок подряд, пока мы не вышли из поезда, чтобы сделать пересадку.
Пять часов вечера, суббота, май… Большинство пассажиров метро в приподнятом настроении, по-весеннему одетые, суетливые и смеющиеся. Влюбленные парочки, стайки подружек, группки приезжих и туристов, с интересом разглядывающие архитектуру станций. Мы спокойно шли по длинному тоннелю перехода, никого не обгоняя и не особенно торопясь. Времени до спектакля хватало и на прогулочный шаг, и на чашку кофе в кафе рядом с театром.
Но тут вдруг впереди, между разноцветными куртками девочек, я заметила странно ковыляющий бело-розовый силуэт. Он был далеко впереди, поэтому хорошенько разглядеть его не получалось. Я ускорилась.
– Что такое? – забеспокоился Мартов.
– Видишь впереди человека в розовом? – Я выставила руку с указательным пальцем.
Кирилл долго присматривался.
– Вроде вижу.
– Нет, ты должен точно сказать, мне это кажется или там действительно идет кто-то в розовом.
– Идет, – подтвердил он.
– Тогда давай быстрее! – Схватив Кирилла за руку, я потянула за собой, с трудом обходя движущихся перед нами в общем ритме людей. Но маневрировать внутри толпы, взявшись за руки, оказалось не самой лучшей идеей, поэтому вскоре мы расцепились и побежали каждый сам по себе. Спины мелькали, столкновения были неизбежны, вслед нам сыпались не самые приятные слова. Я рисковала потерять туфли или навернуться с лестницы почище той блондинки с биглем, и все же нам удалось долететь до платформы с уходящим поездом как раз в тот момент, когда Фламинго, а это точно был он, потому что Мартов подтвердил его существование, вошел в предпоследний вагон, а мы заскочили в центральный, едва не задавив скромного вида худощавую женщину в больших темных очках.
– Ты уже начала играть в свои расследования? – Мартов раскраснелся и тяжело дышал. – Это вообще кто?
– Это Фламинго! – Покачиваясь, я кое-как пригладила растрепавшиеся волосы. – Мы его с Ксюшей несколько лет искали и не могли поймать.
– И не поймаете, – раздался за моей спиной скрипучий голос.
Я обернулась. Худощавая женщина смотрела на меня поверх темных очков водянисто-серыми старушечьими глазами, хотя кожа у нее была гладкая и молодая.
– Хоть всю жизнь гоняйтесь, – сказала она, – пока он сам не захочет, не поймаете.
– Как же нам с ним поговорить?
– Просто позовите его.
– А как позвать?
Женщина водрузила очки на переносицу, и водянистые глаза скрылись.
– Орать точно не обязательно. Внутри себя позови, мыслями.
Мартов смотрел растерянно, я тоже не очень-то ее поняла, но к странностям, творящимся вокруг, понемногу начала привыкать. Главное, это происходило не со мной одной. Кирилл тоже ее видел.
Мы вышли на следующей станции, а женщина поехала дальше.
Глава 25
Для человека на костылях Фламинго передвигался слишком проворно. Поначалу я думала, что он пересядет в следующий поезд, но, смешавшись с толпой, он исчез в глубине станции, и я заметила его уже на поднимающемся эскалаторе, по которому мы пронеслись с таким топотом, что маленький ребенок, прижавшись к маме, испугался, что «лестница падает», и его мама послала нам вслед гневную тираду.
Потом мы бежали по другому эскалатору, но уже вниз. Перешли на другую ветку и еще одну станцию проехали, не теряя Фламинго из виду, но и не в силах догнать его.
Возможно, если бы Кирилл остановил меня и стал отговаривать, я очнулась бы и прекратила эту сумасшедшую погоню, но он, не понимая, отчего никак не получается сократить расстояние между нами и человеком на костылях, тоже вошел в азарт.
Еще несколько раз мы выходили из поезда и, лавируя по переходам, пересаживались на другие станции. Создавалось ощущение, будто Фламинго понял, что мы за ним гонимся, и нарочно убегает, но, даже если так оно и было, менее странной ситуация не становилась.
Первым очнулся Мартов, когда мы, выскочив на улицу и глотнув свежего весеннего воздуха, всматривались в поджидающих автобус пассажиров сразу трех автобусных остановок.
– Без десяти семь, – объявил он пораженно, взглянув на большие уличные часы, висевшие на столбе посреди площади.
– Прости, – прошептала я, с ужасом понимая, что в театр мы уже не попадем, потому что забрались в какую-то глушь, оказавшись почему-то на станции МЦК.
Кирилл вытер пот со лба рукавом и потряс головой.
– Что это вообще было?
– Теперь ты меня понимаешь?
– Что именно?
– Что так бывает.
– Нет, не понимаю! – Он растерянно мялся, оглядываясь по сторонам. – И отказываюсь верить, что ты затащила меня за тридевять земель, а я и слова против не сказал.
– Ты бежал впереди меня. Как я тебя тащила?
– Я шучу. – Он смягчился и посмотрел на меня.
И хотя взгляд оставался непроницаемым, уголки губ дрогнули в улыбке.
– Фиг с ним, с театром.
– Твоя мама очень расстроится?
– Не очень. Если я скажу, что был с тобой.
– Она знает обо мне?
– Знает.
– А что ты ей обо мне рассказывал?
– Что собираюсь на тебе жениться.
– Не может быть!
– Может. У нас все родственники в Уфе уже об этом знают.
– Теперь я точно с тобой больше никуда не пойду.
Мы стояли на расстоянии вытянутой руки, и ветер, обдувая, понемногу остужал полыхающий в нас жар, сердце восстанавливало ритм.
– Ты объяснишь, кто этот человек?
Я кивнула и тоже огляделась.
– Только сначала нужно найти туалет.
Пришлось пройти целый квартал, чтобы попасть на улицу с магазинами и кафе. Район оказался промышленным, напичканным эстакадами, переездами и дорогами, заводскими и складскими территориями, дымящими трубами ТЭЦ и грохочущими огромными машинами.
Кафе, куда мы зашли, удивило меня своим утонченным для здешних мест интерьером. Все, начиная от столиков и заканчивая мыльницей в туалете, было словно вырезано из слоновой кости: тонкое, светлое, изящное. И официантка одна, но вежливая и красивая, как фарфоровая статуэтка.
Мы заказали по большой чашке капучино и роллы с тунцом. Я повесила плащ на вешалку и написала родителям, что гуляю с Кириллом. Мартов им нравился, поэтому мама прислала в ответ поднятый вверх большой палец.
А потом я рассказала ему про Фламинго все от начала и до конца. Да, это было нарушение нашей с Ксюшей клятвы о том, что мы никому об этом не рассказываем, но, раз уж я стала для нее предательницей, никого не предавая, то вполне имела право называться так заслуженно. Да и Ершову я уже об этом рассказала, так что секрет больше не был таким секретным
