Грезы Афродиты - Фокс Алексис Джей
«А если я заблуждаюсь? Если я просто накручиваю и всем, как сказала Жюстин, на меня плевать? Заводят же порноактрисы семьи, да и другие тоже… Черт возьми, да сейчас вообще у каждой третьей «Онлифанс», а каждая вторая меняет мужиков как перчатки, постит полуголые фотографии в «Инстаграме» и радуется жизни. Не переживает, что ее осудят. А я? Сижу тут и убиваюсь, выбираю, когда на кону столько невинных судеб, моя мечта и клятва маме. Даже красный браслет вон дали, еще и хозяин так тепло ко мне относится, может, и правда на кого-то ему дорогого похожа? Так почему тогда не пойти? Никто меня уже точно не тронет. Расследуй на здоровье, Эмили. Что не так-то со мной? Почему я не могу побороть этот страх? Да даже смириться, что этот индюк с улиткой — козел, тоже не могу… А Эрик? Блин, он же еще не простит. Или простит? Да и как я ему в глаза смотреть-то буду? А он ведь единственный, кто меня понимает, помогает, заботится, вообще кажется, что любит… А я? Нравится, конечно, но любить… Или я ошибаюсь и, может, поэтому не хочу идти в клуб? На что-то надеюсь? На что-то, что появится позже, потом?» — не торопясь размышляла Эмили на фоне мешающих гармонии с природой сирен спасательных служб.
На часах в «сердце журнала» было без пяти минут шесть. За дверью уже утих шум работы, а устало сползающее за горизонт солнце отливалось в окне пунцовым светом. Лукреция почти лежала в кресле и нервно стучала по столу красным ногтем.
— Открыто, — выпрямилась она, услышав долгожданный стук в дверь.
Эмили неуверенно вошла внутрь и встала напротив.
В кабинете воцарилась тишина, прерываемая лишь громким тиканьем старинных английских часов на столе Лукреции.
— Я так полагаю, твой ответ — нет? — прервала она минутное молчание.
Эмили всем нутром ощущала себя трусихой, безвольной и виноватой овечкой. Страх перед начальницей сковывал все ее напряженное тело и вынуждал стыдливо отвести глаза, а затем просто кивнуть.
— Почему, Уайт? — откинулась в кресле Лукреция. — Сначала сама туда идешь, хочешь проявить себя передо мной, а когда я иду тебе навстречу, заметь, как никому ранее, ты отказываешься? Что с тобой не так? Я не пойму.
— Я не думала тогда о последствиях и о том, что… — Эмили на миг вспомнила о событиях последней ночи в клубе. — Мне придется в этом участвовать. Я так не могу, понимаете? Я не хочу быть той, на кого все будут пальцем тыкать… шлюхой обзывать и…
— Глупости, — резко перебила Лукреция.
— Эрик так не думает, — вырвалось у Эмили.
— Эрик, значит… Эрик… — Лукреция задумалась. — Это тот блондин-соплежуй, что ли? В нем все дело?
— Н-н-нет. Или… Не знаю я, мэм! Не знаю я, в чем дело! Я просто не могу так! Не могу больше, и все! — сорвалась Эмили.
— Присядь, Уайт, — заботливо сказала Лукреция и подошла к ней. — Рассказывай.
— Что мне вам рассказывать-то?
— Все, Уайт. Все…
Часы показывали полседьмого, а Эмили, сдерживая слезы вывернутой наизнанку души, не отводила свой подавленный взгляд от окна.
— Я уснуть теперь не могу, в холодном поту просыпаюсь. Я хочу все это забыть, понимаете? — Она закончила свой рассказ и посмотрела на Лукрецию. — Просто забыть.
— Прости за честность, я правда сочувствую тебе, но ты этого не забудешь. Никогда не забудешь. Как и того, что струсила. — Лукреция отошла к окну. — А ведь ты — ты, Уайт, — возможно, для кого-то последняя надежда. Вот возьми свою Мэй. Она разве не заслужила спасения? Она ведь положилась на тебя, доверилась, а ты? Что с ней теперь будет? Что будет с другими? Сколько, Уайт, еще людей станут жертвами этой гнили?!
— Я не смогу ей помочь. — Эмили виновато посмотрела на Лукрецию. — Понимаете? Ну не могу я там никому помочь!
— Если бы не могла, то тут бы не сидела. Или ты думаешь, мне больше делать нечего, как время с тобой терять? Выслушивать нытье и вытирать слюни закапывающей свой потенциал, талантливой и дерзкой журналистки?
— Дерзкой?
— Да я даже по пальцам одной руки не смогу пересчитать тех, кто бы решился на то, что ты, Уайт, уже там сделала. В этой редакции их нет! Понимаешь, нет тут таких. А я уже в возрасте… — Лукреция грустно вздохнула. — Не могу.
— А как же репутация?
— Хах-ха-ха-ха. — Лукреция разразилась звонким смехом. — В настоящей журналистике репутация всегда плохая, Уайт. Потому что настоящий журналист всегда пишет правду, идет ради этой правды на все. Не качество текста и речи определяет его уровень, а то, на что он готов пойти, чтобы раскрыть миру правду. Вот кто такой настоящий журналист, — хлопнув по столу, сказала Лукреция. — Именно в тебе я и вижу сейчас этого журналиста — себя.
— Я не хочу так… становиться шлюхой.
— Шлюхой? Ты мне скажи, Уайт, а кому какое дело, сколько у тебя было мужчин? С чего ты взяла вообще, что женщина не имеет права на удовлетворение? Кто вообще тебе такое сказал, что сексом надо заниматься только с тем, с кем ты под венец собралась?
— Никто… Просто я уважаю себя и не могу с первым встречным. Для меня важно без стыда смотреть в глаза тому, с кем захочу провести жизнь.
— А он без стыда будет смотреть тебе в глаза? Или ты думаешь, что мужики так же думают, как ты? — покачала головой Лукреция. — И почему ты, Уайт, так себя принижаешь?
— Потому что я такая!
— Ладно, попробую сказать тебе проще. Вот возьмем Эрика твоего.
— Он не мой.
— Не твой? Но ты ведь ради него хочешь угробить свою карьеру.
— Не ради него.
— А если потом он уйдет, найдет кого-нибудь… Все они находят. — Лукреция печально вздохнула. — И что потом? Что ты делать будешь потом? Искать нового? А кто сказал, что он не поступит так же? А потом к сорока годам останешься сидеть с кошками и вязать свитера, так и не добившись в жизни ничего?
«Да почему мне все сильнее кажется, что они с Жюстин правы? Это ведь на самом деле мой шанс», — поймала себя на мысли Эмили.
— Ты проклинать себя потом будешь и этот день, когда могла, но, поджав хвост, убежала, — убедительно продолжила Лукреция.
— Я просто не хочу, чтобы
