Сплетня - Катя Саммер
Отдышавшись на лестнице после забега на четыре пролета, я первым делом заглядываю в деканат. На всякий случай – вдруг услышу что-то новое. Но нет. Секретарь спокойно играет в пасьянс на компьютере, дверь к декану закрыта. Эх!..
Глотаю воду из бутылки, которую таскаю в сумке, чтобы забить чувство голода, потому что вместо столовой слоняюсь здесь все свободное время. В начале прошлой недели я писала заявление на очередную отсрочку оплаты и случайно подслушала разговор по телефону. Повторяю: случайно. Секретарь декана говорила с моим однокурсником, который третий месяц не посещает занятия после неудачного прыжка с парашютом, – сложные переломы обеих ног и долгая процедура восстановления лишили его этой возможности. Ему после такого количества пропусков предложили уйти в академический отпуск, на больничном ведь не могут отчислить. А учится он на бюджете. Понимаете, к чему я клоню, да? Если он согласится, я буду спасена (потому что потратила бо́льшую часть денег, которые откладывала, на дурацкие трубы и все равно не сумела нормально помыть голову!).
Нервно поглядываю на часы в ожидании. На следующие пары нельзя опаздывать – меня попросту не пустят. Минут за пять до конца перемены я разочарованно вздыхаю и уже готовлюсь убегать, когда…
– Да, передадите подписанное заявление, как только сможете. Скана для оформления будет достаточно. Аня, – я слышу голос Марины Евгеньевны Романовой, нашего декана, которая обращается к секретарю, – дай образцы заполнения документов и все остальное. И передайте мои наилучшие пожелания вашему сыну. Пусть поправляется, мы его будем ждать.
Еще пять минут я стою у дверей, почти не дыша и наплевав на тот факт, что пара уже началась. Не могу сдвинуться с места. А когда из деканата выходит папа Артема, того самого неудачливого парашютиста с моего курса (да, я просматривала его страницу все это время, знаю, как выглядят его родители… и что вы мне за это сделаете?), я с трудом сдерживаю победный клич. Давлю улыбку, едва не сталкиваясь с мужчиной с волнистыми волосами, спадающими на плечи, и в черном тренче, – кажется, они там все творческие, эти Шишкины (по крайней мере точно рассчитывают, что мы должны поверить в их родство с Иван Иванычем и его «Утром в сосновом лесу»). Влетаю в приемную и, наплевав на обеденный перерыв, шагаю прямо в открытую дверь. К декану. И все было бы так просто, если бы я знала, что мне теперь сказать.
Марина Евгеньевна не сразу замечает меня, так увлечена чтением бумаг, кипами разложенных на ее столе. Она поправляет на носу очки в тонкой оправе, массирует лоб, двигает губами, что-то проговаривая про себя. Вблизи она, конечно, выглядит еще более устрашающей, чем казалась со стороны, но сейчас все мои инстинкты молчат – замерли в предвкушении.
– Вы… – она хмурится, когда поднимает на меня взгляд, будто почувствовав, что кто-то ворует у нее воздух, – что-то хотели?
– Я… да… нет…
– Так да или нет? – спрашивает строго, и у меня начинают дрожать коленки.
Я делаю глубокий вдох, задираю выше нос и отвечаю уже увереннее:
– Я Ларина. Лилия Ларина. – Благослови моих родителей, которые придумали мне имя с таким количеством букв «л», что можно сломать язык даже спустя восемнадцать лет.
– И это что-то должно мне говорить, Лилия… Ларина, да?
На короткое мгновение кажется, что она меня вспомнила, но нет. Молчит, смотрит прямо, ожидая ответа, и я начинаю сомневаться в идее заявиться сюда без продуманного плана. Но я уже здесь. И отступать поздно.
– Я полагаю, что освободилось одно из бюджетных мест на нашем курсе.
– Вы полагаете, – кивает она, явно не собираясь мне помогать и, возможно, самую малость удивляясь моей наглости.
– И так как я первая в очереди для перевода с платного отделения, то решила сэкономить вам время и сама пришла подписать документы… или что там еще от меня нужно. – Это я проговариваю уже скороговоркой. Моя смелость умирает в муках под таким острым взглядом из-под очков.
Романова переплетает пальцы и подпирает ими подбородок. Смотрит на меня как на диковинное животное. Или как будто я говорю на норвежском. Или словно у меня две головы. Мне не нравится затянувшееся молчание. Она могла меня сразу выгнать, если бы захотела, но почему-то молчит. И эта зловещая тишина, которую разбавляет лишь стук моего сердца, гулом отдающий в уши, пугает и, кажется, не предвещает ничего хорошего.
– Видите ли, Лилия… – М-м-м, начало так себе. – Все не так просто, как вам может показаться. Это место… о котором, как я полагаю, вы говорите, было занято сразу после инцидента с нашим студентом, поэтому…
БАМ! К сожалению (или к счастью), я не успеваю прочувствовать весь трагизм момента, когда рушатся мои надежды высотой с многоэтажку, потому что в кабинет врывается парень.
– Какого черта, а? – с порога заявляет он в довольно грубой форме. – Ты реально сделала это? Расцеловала Савельеву задницу после всего? Перевела его на бюджет, вместо того чтобы вышвырнуть на хрен из универа? Еще скажи, что ты извинилась перед ним!
Стоп, о чем он? Бюджет, Савельев… Это тот кудрявый мачо, который планшеты натягивает за десять минут до пары на грязном полу в коридоре и потом еще час ничего не делает на занятиях, так как нагло врет, что ватман не досох? Почему Савельева вдруг перевели на бюджет?
– Следи за своим языком! – не уступая в тональностях, отвечает парню Марина Евгеньевна и перегибается через стол, мигом сбросив маску безразличия.
В один момент кабинет наполняется криками, и никто, кажется, не видит, что у меня тут намечается личный конец света. Если я, конечно, все правильно понимаю. Очень надеюсь, что нет.
– Ты должен был держать себя в руках!
– И делать вид, что ничего не произошло, как это делаешь ты? Чтобы, не дай бог, ничего не навредило твоей безупречной репутации? Ты не имела права!
– Они угрожали судом!
О'кей, я молча постою в сторонке, пока они не прикончат друг друга.
– Нельзя распускать руки по любому поводу!
