Медленный фокстрот - Александра Морозова
И вдруг толчок. Палуба наконец встала ровно, больше не качает, не набрасывает друг на друга, не притягивает. Все тот же танцкласс. Лайма на полу. Глаза огромные, а в них ужас человека, пережившего кораблекрушение.
И надо уйти, надо забыть, но как забудешь, если и губы, и руки, и кожа так и горят. До сих пор горят.
Как и щека.
Я смотрел на спину Ани, на ее талию, бедра, ноги. Слушал ее голос.
А потом бесшумно затворил дверь, и снова по коридору – к лифту, на ходу вызывая такси.
Глава 24
Четыре года назад
Даня
– Делай с ним что хочешь, Соболевская, – услышал я шепот Слонихи за дверью. – Но если ты из него эту дурь не выбьешь, я вообще не знаю, что с ним делать.
Я хотел было выйти в коридор, но дверь вдруг распахнулась, и Лайма вошла в танцкласс.
Я был зол на Слониху – куда она вообще свой хобот пихает? – но вид замершей на пороге Лаймы словно бы парализовал меня самого.
Она не приходила сюда с того самого дня, как, лежа здесь на полу, приняла решение бросить спорт.
Видеть ее здесь было и радостно, и больно одновременно. Именно тут, в танцклассе, стала особенно четко просматриваться перемена в ее внешности. Лайма заметно осунулась, истончилась и побледнела.
После аварии прошло два года. Первый мы с ней оба пропустили, растратив его на восстановление и реабилитации. Я, кстати, еще умудрился немного поучиться на филфаке – рассылал документы туда, где был шанс поступить на бюджет. Но год назад снова начал тренироваться, поэтому теперь оценки мне ставят заочно, за заслуги перед отечеством и институтом.
Лайме же пришлось переводиться из Университета Физической Культуры в Педагогический. Этот удар она вынесла стойко, как настоящий спортсмен и чемпион. Да ладно, Дань, я же люблю детей…
– Привет, – услышал я ее голос.
Она сделала шаг вперед. Я тихонько отступил.
– Тебя Слониха подослала, да?
Получилось не то чтобы строго, а как-то грубо, хотя никакой обиды, а тем более злости я к Лайме не испытывал.
Она просто покачала головой.
– Я пришла сама. А она просто попросила с тобой поговорить.
– Скажи ей, что я не стал тебя слушать.
Лайма вздохнула.
– Думаю, если очень сильно тебя попрошу, ты меня все же выслушаешь.
Теперь вздохнул я.
– Лайм, я не хочу ехать в Москву. Не хочу заниматься у этого нового тренера, каким бы крутым он ни был. Не хочу жить в чужом городе. Понимаешь?
– А чего ты тогда хочешь? – спросила Лайма и, не глядя на меня, прошла вглубь танцкласса.
Она подошла к зеркалу и с задумчивым видом поправила челку.
– Дань, – поторопила она, и я понял, что так и не ответил. – Чего ты хочешь?
Наши взгляды встретились в зеркале. Я отвернулся.
– Не знаю. Хочу остаться в Улинске. Продолжать тренироваться здесь.
– Улинск дал тебе все, что мог, – сказала Лайма без нажима, просто констатируя. – Если даже Слониха тебя отсюда гонит, есть смысл задуматься.
– Знаешь, – выдохнул я, сжав кулаки, – я думал, что ты будешь за меня.
– Я и так за тебя. Только ты сам сейчас почему-то против.
Лайма отвернулась от зеркала и встала ко мне лицом.
– Я всегда считала тебя самым смелым из всех моих знакомых. Но сейчас тебе страшно.
– Мне не страшно!..
– Дань! – Она подошла ко мне, посмотрела в глаза. – Это нормально.
– Я не боюсь, – не сдавался я. – Просто не хочу никуда переезжать. Меня все устраивает.
– Здесь уже потолок, Дань. Дальше ты будешь просто на месте топтаться. Это уже не спорт.
Я молчал. Она молчала.
Иногда я забывал, что врать ей бессмысленно. Она видит меня насквозь.
Пару лет назад я бы с руками оторвал приглашение в Москву, а сейчас уже почти две недели мычал и отмалчивался, не решаясь согласиться и стыдясь отказываться.
– Тут вроде все устроилось, – произнес я. – Крыша над головой, работа. В универе даже учусь. Самому не верится.
– И там устроится. Не сразу, но постепенно.
– Там город большой. Таких, как я, там миллионы.
Лайма как-то ласково усмехнулась.
– Ты на всей земле такой один.
Я, хоть и не принял ее слова всерьез, глупо заулыбался. Но потом снова нахмурился.
– Да и на что я туда поеду? Оттого, что я такой клевый, новый тренер меня к себе в квартиру не поселит и кормить не будет.
– Ты сам знаешь, на что, – только и ответила Лайма.
Я замотал головой.
– И речи быть не может.
– Дань…
– Лайма, нет.
Моя мать, уже болея, написала завещание. По нему выходило, что мне оставались деньги на ее счету в банке и небольшой дачный домик, которыми отец не мог бы воспользоваться по своему усмотрению, несмотря на то что был моим законным представителем.
Когда мне исполнилось восемнадцать, отец первым делом вспомнил о наследстве и пришел ко мне разговаривать.
В итоге нас разняли, а денег он так и не увидел.
Лайма снова повернулась к зеркалу, но смотрела уже не на себя, а рассматривала через него танцкласс.
– Отдай все ему, – сказала она. – А сам поезжай в свой дачный домик и начинай пить. Лет через пять ты с бородой будешь рассказывать курицам о том, как бездарно прощелкать возможность стать чемпионом мира по бальным танцам.
– Ты перегибаешь, – предостерегающе произнес я.
– Разве? А по-моему, неплохой план для человека, который не знает, чего хочет.
– То есть, по-твоему, самый лучший выход для меня – начать спиваться?
Лайма серьезно закивала.
– Ну, а чем ты еще собираешься заниматься? Только не говори, что пойдешь учителем русского языка. Даже наши школы такого не выдержат, – она неспешно прошла несколько шагов, обернулась. – Ты всю жизнь занимался танцами. Ты знаешь, что это твое, что у тебя получается. Сейчас тебе предоставили возможность сделать настоящий рывок в танцевальной карьере, а
