Медленный фокстрот - Александра Морозова
– Ключ! – крикнула я.
У передней парты он остановился, с силой хлопнул ключом по столешнице. И пошел прочь.
От злости у меня тряслись руки, и я чувствовала, как вот-вот нога снова подведет. Села на ближайший стул, пытаясь отдышаться. Горло изнутри распирало от слез так, что даже дышать становилось больно.
Я ненавидела Даню в этот момент. Но больше всего я ненавидела себя.
За то, что в моей груди тоже все взрывается и пылает, когда он ко мне прикасается. За то, что я хочу постоянно смотреть в его глаза и чувствовать на своей руке его ладонь. За то, что с ним не бывает страшно.
За то, что все это не принадлежит мне.
А у меня есть Игорь. Внешне напоминающий Даню, но не такой красивый, не такой смешной, не такой гибкий, не такой понимающий, не такой родной.
Просто – не такой.
Когда он целует меня, нигде ничего не взрывается. Когда обнимает, не кажется, что может защитить от всего мира.
К двери кто-то подошел, и я хотела только одного – еще раз увидеть Даню. Пусть опять обзовет дурой, пусть мы даже подеремся. Только пусть после этого обнимет, как умеет он один, усмехнется. Ляпнет какую-нибудь ерунду.
Однако в кабинет вошел Игорь.
Он осмотрелся и с удивлением уставился на меня сквозь стекла очков.
– Лайма? Почему ты здесь?
Потому что нога отнялась и я не смогла уйти.
– Принесла ключи, – ответила я и кивнула на первую парту.
Игорь нахмурился.
– Ты виделась с ним?
Я помотала головой.
– На окне нашла.
Игорь не знал про поцелуй. Для него спектакль Дани с тараканами не имел никакой цели, кроме как позабавиться.
По моему виду он ни о чем не догадался. Да даже если я приду к нему вся в крови и слезах, но скажу, что все в порядке, он и раны обработать не предложит.
Это Даня умеет только взглянуть на меня – и все понять.
Игорь подошел ближе, снял очки. Вроде для того, чтобы протереть, но на самом деле он просто их стеснялся.
– Ты свободна вечером? – спросил он.
– Мы же уже виделись днем.
– Мы да, но моя мама… – Он тер стекла очков носовым платком так, будто хотел протереть их насквозь. – Она бы хотела познакомиться с тобой.
Только этого не хватало.
– Прости, – прошептала я, мотая головой. – Завтра Новогодний бал. Я и так жутко волнуюсь. Сейчас не лучшее время, чтобы представлять меня ей.
– Да, – вдруг тоже замотал головой Игорь. – Это ты прости. Я как-то не подумал.
– В другой раз, – выдохнула я.
– Может, ты придешь к нам на Новый год?
Хотелось взвыть.
– Ну как же я приду? – ответила я. – Я ведь буду с мамой. Не оставлю же я ее одну в праздник.
– Тогда, может, все вчетвером и посидим?
Если бы я этого хотела, мама бы не была против. Но когда я представила такую картину, захотелось зажмуриться.
Игорь невовремя появился в моей жизни. Или, наверное, не так. В моей жизни невовремя появился Даня.
– Мне кажется, мы еще не готовы к знакомству с родителями и родителей друг с другом.
Игорь поджал губы, но кивнул.
– Может, тогда хоть просто прогуляемся после полуночи?
Наконец я кивнула.
– Хорошо. Давай прогуляемся.
Игорь улыбнулся.
– Тогда в час я буду у твоего дома.
– В полвторого, – попросила я.
Игорь удивился, но согласился.
– Ладно, в полвторого.
Глава 23
Даня
Мне хотелось ее убить.
Упрямая, вредная девчонка!
Как можно быть настолько глупой, чтобы не дать мне даже все объяснить?
Бабник?!
Да я ни одной своей девушке никогда не изменял!
Если поговорили, обсудили, решили, что пара, значит, все – табу. Ни налево, ни направо никто не смотрит. А здесь!..
А здесь полный провал.
Я сам не знал, на что надеялся. Что Лайма выслушает? Что мы поговорим и найдем какой-то выход?
Щека горела, сколько я ни прикладывал к ней снег.
Я вызвал такси от Дома культуры до «Компаса». Ехал и думал, что пора все прекратить.
Есть Аня. Есть заявление в загсе.
Будет свадьба в Доминикане. Будет общий дом. Будут дети.
Аня хорошая, добрая, ласковая, мудрая. Она все устроит: и кофе с блинчиками на завтрак, и теплый ужин, и горячую постель.
А Лайма – это так, запоздалая первая влюбленность. Ей надо было переболеть в детстве, как ветрянкой, а я только сейчас заразился. Во взрослом возрасте переносится тяжелее, вот и лихорадит. Но пройдет, пройдет и исчезнет, а Аня останется. И теплый ужин останется, и семья, и дети. Когда-нибудь. После тридцати.
Да что тут до этих тридцати осталось? Мне в апреле двадцать пять.
Когда такси остановилось у главного входа в «Компас», я был уже совершенно спокоен. Поднялся по ступеням, улыбнулся девушке на ресепшен прошел сквозь холл до лифта. На свой этаж, к своему номеру. Открыл дверь.
Аня не слышала меня. Говорила по телефону, лежа на животе на кровати и скрестив поднятые щиколотки. Усмехалась, с кем-то о чем-то споря.
Передо мной была Аня, моя невеста: светлые волосы в высоком хвосте, спина, голос.
Но я видел Лайму. Стоило ненадолго прикрыть глаза, как передо мной возникала она. На фоне окна в пустом и темном танцклассе.
Ее голова наклонена, выбившаяся прядка, извиваясь, касается щеки. Глаза закрыты, а между бровей маленькая складка. О чем она волнуется? Чего боится?
А потом ее рука, тонкое запястье, которое страшно крепко сжимать, – кажется, ничего не стоит сделать ей больно. И я тяну ее за собой, помня об этом, о том, что держать ее надо осторожно, как птицу.
И вот мы снова кружимся. Я снова вспоминаю, как это, словно пролежав триста лет в земле, наконец проснулся и смог сделать вдох.
Медленный фокстрот заставляет нас раскачиваться на волнах. Размеренный шаг, взлет, который тянется два счета, а потом два быстрых, чтобы спуститься и снова приготовиться к подъему. Ра-а-аз – два – три, ра-а-аз – два – три…
И вдруг наше скольжение, наш танец, наша только что начавшаяся жизнь – все обрывается. Привычно, такое уже случалось, и не раз. После той аварии мы с Лаймой так и жили – воздух глотками, от боли до боли.
И мне жалко, жалко до разрыва души, но не себя и не танец, а Лайму. А она корит себя, ненавидит, и я наконец понимаю, что наделал. Дал надежду, которая тут же растаяла в воздухе. Пообещал – но все пошло прахом.
И потом
