Аркадия (СИ) - Козинаки Кира

– Эх, надо было брать тебя в охапку и везти с собой в Амстердам. Но послушай, – он снова посмотрел на меня, – если я попытаюсь… Если мы притворимся…

– Нет, Ром, – мягко прервала его я. – Нет. Ничего не получится, я и так шесть лет притворялась. Я больше не хочу.

– Потому что всё ещё любишь его?

Я почувствовала, как кровь из самых дальних и крошечных сосудов устремилась к сердцу, наполнила, переполнила и разорвала его, и я невольно поднесла ладонь к груди, пачкая пальцы невидимыми каплями.

– Потому что я… живу, когда я с ним.

– А когда со мной?

– С тобой мне хорошо. Правда хорошо, Ром. Но с ним… я в Аркадии.

Роман лишь кивнул и надолго замолчал, и я не смела произнести ни слова, ожидая, когда он вынесет мне обвинительный приговор и торжественно наградит всеми теми безобразными эпитетами, которые я заслужила. Я была готова.

– Ты же об этом хотела сегодня со мной поговорить? – спросил он. – Хотела расстаться?

Нет, я хотела сказать, что ты слишком хорош для меня, что я тебя недостойна, что тебе будет лучше без меня, – все эти фразы, которые были чистейшей правдой, но сейчас казались такими уродливыми клише, что я не решилась их озвучить.

– Я должна была сделать это раньше, как только впервые засомневалась, но… Прости. Я верну кольцо.

– Нет, Мира, я не принимаю подарки обратно. – Роман уверенно мотнул головой, тут же наткнулся на мои округлившиеся от ужаса глаза и нахмурился: – Что такое? Я серьёзно.

– Его нет, – испуганно прошипела я. – Кольца нет.

И я подняла вверх руку, демонстрируя трясущиеся пальцы с уже не самым аккуратным маникюром, въевшейся в кожу краской и почти исчезнувшей царапиной на безымянном пальце – но без кольца.

– Включи свет, – торопливо попросила я. – Нет, лучше дай свой телефон, я посвечу фонариком.

– Мира…

– Не-не, подожди, я поищу. Оно, наверное, соскочило, но должно быть где-то тут…

Вот только я ощупала себя, тщательно разглаживая все складки на платье, провела ладонями по креслу и полу, подняла коврик, заглянула в кармашек на двери, прошла по подъездной дорожке, поддевая мысками босоножек песок и раздвигая траву, а потом проделала всё это снова, попутно вспоминая, когда я слепла от бриллиантового блеска и невольно тянулась к земле под тяжестью камня и непомерных обязательств в последний раз – наверное, это было ещё в кафе, полжизни назад, – но кольцо так и не нашла.

– Ром, – пропищала я, вернувшись к машине и бесцельно метнув круг жгучего белого света по салону, – кажется, я его потеряла.

И Роман, не предпринявший ни единой попытки помочь мне в поисках, до восхищения равнодушный к пропаже ювелирного изделия, которое не только стоило безумных денег, но и будто открывало дверь в наше совместное будущее, вдруг рассмеялся. Громко. И невесело.

– Оно просто было не твоего размера, – сказал он.

Я поёжилась, отключила фонарик и хотела снова забраться в тёплый салон автомобиля, но Роман меня остановил:

– Я поеду, Мира.

– Как? Куда? Ночь же на дворе! Оставайся у нас. Ну, хотя бы до утра.

– Да нет, не стоит. Доберусь до аэропорта, дождусь ближайшего рейса до, – он пожал плечами, – куда-нибудь, потом пересяду на самолет до Амстердама. А там займусь тем, чем занимаются в Нидерландах нормальные люди.

– Будешь есть вафли? – пробормотала я.

– Ага, – усмехнулся он.

– Ром…

– Всё будет хорошо, Мира. И пусть… у тебя тоже всё будет хорошо.

Я не удержалась, нырнула в салон машины, встала коленями на кресло и порывисто обняла Романа, вдыхая задорно-горький аромат бергамота в последний раз.

– Езжай осторожно, ладно? Очень осторожно. И напиши мне, когда доедешь, что у тебя всё в порядке. А ещё, Ром… – и я перешла на шёпот, – прости меня, пожалуйста. Прости. Прости.

А потом он уехал.

И стало тихо и гулко.

И я поднялась на крыльцо, где меня встретила рыжая Делия, спрыгнувшая с перил и нетерпеливо уткнувшаяся носом в дверь в ожидании, когда я её открою, но я подхватила кошку на руки, рассеянно почесала её за ухом, погасила фонарь и посмотрела на нестерпимо звёздное небо.

Я по-прежнему была абсолютно пустой внутри.

Но внезапно впервые за долгое время я вдруг почувствовала себя – чистой.

Свободной.

Лёгкой.

А назавтра всё опять изменилось.

Глава 15

Звонок телефона въедливой трелью прорвался сквозь пелену сознания, на мгновение слился с рассыпающимися картинками нечётких сновидений, а затем вытащил меня в реальность, где заблудившееся в утреннем тумане солнце мягко озаряло спальню.

Серый и жёлтый.

Безупречный серый и освещающий жёлтый – почему-то вспомнилось, что именно они были главными цветами года[1], простыми и понятными, почти осязаемыми, способными превратить ведро скучной магазинной краски в стокгольмский белый, тот самый, которым я впервые за шесть лет перемазала пальцы, покрыла стены, наполнила самоё себя.

Я зажмурилась, пытаясь сохранить в памяти это нежное переплетение оттенков и отблесков, вдохнуть, выпить его, продлить момент, но телефон, великодушно умолкший на пару секунд, опять заверещал, и я на ощупь отыскала его в складках одеяла и приложила к уху.

– Мирослава, почему ты не берёшь трубку? – слишком громко для зыбкой прелести утра воскликнула мама. – Почему ты вынуждаешь меня набирать тебя снова и снова и нервничать? Ты в курсе, что это пагубно влияет на цвет лица? Боже, какая безответственность! Какая безответственность! Уму непостижимо! – Она шумно вздохнула. – Здравствуй.

– Угу, – промычала я.

– Ты что, ещё спишь?

– Угу-у…

– Ох, Мирослава! – И тут я ясно представила, как мама прикрыла глаза и неодобрительно покачала головой. – Ты хотя бы помнишь, какой сегодня день?

– Воскресенье, – прохрипела я, облизнула губы и уткнулась лицом в подушку.

– Да, и мы устраиваем гендерную вечеринку[2] для малыша Матильды. Мы же готовились целых две недели, как ты могла забыть?

– Потому что меня не приглашали, – невнятно пробубнила я в ту самую подушку.

– Отнесите к яблоням! – крикнула мама куда-то в сторону, а потом её голос снова стал режуще громким и чётким: – Что ты сказала?

– Говорю, – я нехотя перевернулась на спину, – что гендер – это социальное понятие, и оно не имеет никакого отношения к тому, что там ребёнок Матильды продемонстрировал на УЗИ, поэтому…

– Какая глупость! – перебила меня мама. – Но я рада, что ты проснулась. Потому что я тут обходила сад, чтобы дать указания декораторам, и обнаружила у гаража твою машину в ужаснейшем состоянии. Мирослава, это что такое? Почему ты подбросила нам её в таком виде? Сегодня приедут гости, будет много уважаемых людей, будут фотографы, они же увидят это, они же… Повесьте выше! Ещё выше! Послушай, если ты рассчитываешь, что можно вот так оставить изуродованную машину у дома родителей и проблема сама по себе исчезнет, папа оплатит ремонт или что ты там задумала, то нет, ты очень сильно заблуждаешься!

Я сдвинула брови и резко села на кровати, подбирая под себя ноги.

– Вообще-то, – начала я, закипая, – я рассчитывала, что если по твоей же просьбе приехала к вам на ужин за несколько часов до отлёта, то могу оставить чистую, заправленную и, внимание, полностью рабочую машину у дома родителей, чтобы взять такси до аэропорта, но Милка почему-то решил…

– Ффф! – раздражённо зашипела мама, наверняка собрав губы куриной гузкой и приложив пальцы свободной руки к виску. – Ты опять? Ну сколько можно просить тебя не опускаться до подобного! Твоего брата зовут Милош, прекрати называть его всеми этими… уменьшительными именами! Они вульгарны! Они простонародны!

– Так мы не аристократы, мам, – заметила я, уперев локоть в коленку.

Она не ответила, но в тишине затянувшейся паузы я услышала быстрый цокот её каблуков, хруст блистерной упаковки и несколько торопливых глотков, вероятно, воды.

– Так что там насчёт Милоша? – возвращая голосу буднично ровный тон, спросила мама, и я сжала кулак.