Сулейман. Я выбрал тебя (СИ) - Беж Рина
Но, мне нравится ходить по краю, особенно, когда понимаю, что это безопасно.
«Смотрю, ты вообще неравнодушен к моей… пятой точке. То надрать, то поцеловать хочешь)»
«Не только хочу, но и сделаю. Всё…»
Откладываю телефон в сторону и откидываюсь на подушку, ощущая, как по телу пробегают волны дрожи, а щеки горят огнем.
«Не надо мне угрожать!»
Набираю и отправляю, слушая, как заполошно стучит сердце.
«Это не угроза, Машенька, совсем не угроза, хорошая моя))»
Летит быстрый ответ. Мне же кажется, будто я воочию вижу, как темнеют и чуть прищуриваются в предвкушении карие глаза.
Решаю, что на этот день выпало уже достаточно испытаний, как физических, так и душевных, и хитро съезжаю с разговора, желая спокойной ночи.
Себе-то мне нетрудно признаться, что словесные пикировки с Султановым пока не по плечу, и лучше отступить.
А в понедельник мы умудряемся разругаться прямо через смс.
Начинается все примерно после обеда.
Сулик скидывает фотографию с Нюткой. Они стоят возле елки в медцентре, эмблему которого я вижу у них за спиной.
«Сегодня операция. Вот мы и решили немного развлечься»
Гласит текст под ней.
Я же нажимаю приближение и с удовольствием неторопливо рассматриваю ребенка. Кажется, будто на меня смотрят глаза Саньки, такие же серо-голубые и улыбчивые. Аня многое унаследовала от своего отца: взгляд, нос, овал лица, но главное улыбку с ямочками на щечках.
«Нютка – красавица! Передавай ей от меня большой привет. Я верю, что все пройдет успешно)»
Набираю текст, а отправив, вновь возвращаюсь к фотографии.
Султанов так бережно обнимает девочку, совсем крохотную в его больших и сильных руках, что я сглатываю ком в горле. Это очень мило.
У меня сердце щемит, когда я на них смотрю. Любовь крестного и крестницы читается в их позе открытым текстом. И это словно еще на чуть-чуть приближает меня к прощению мужчины. Потому что дети – чистые создания, чувствующие любовь и отвечающие на нее взаимностью.
Был бы Сулейман другим, ребенок бы так к нему не тянулся, не ластился, не обнимал обеими ладошками могучую шею.
«Нюта хочет твою фотографию в ответ, если ты не против)»
Получаю новое сообщение и, недолго думая, отсылаю ту, где Катюшка фоткала меня у елки в больнице.
Ну а дальше…
А дальше слово за слово и наша переписка вытекает в то, что…
«Что-то случилось на катке? Почему ты в больнице?»
«Навещала Вадима. Его кто-то избил»
«Навещала бывшего, который наставил тебе синяков, довел до слез и ударил кота???»
«Его мама меня попросила…»
«А своя голова у тебя на плечах есть, чтобы отказаться? Он может быть опасен. Или тебя все устраивает? Бьет, значит, любит? Так? А если он еще что-то сделает, раз ты так спокойно к нему идешь сама?»
«Мы расстались!!!»
«Не похоже. Твои поступки говорят о другом»
«А твои поступки говорят, что ты лезешь не в свое дело!»
И всё…
Султанов больше не отвечает.
Я же от нервного перевозбуждения еле сдерживаюсь, чтобы чего-нибудь не расколоть. Меня трясет. Работать не могу, все валится из рук. Чувствую себя львицей, мечущейся в клетке из угла в угол, и не нахожу покоя.
Я то обвиняю себя, что завелась ни с чего, и сорвалась бестолково, то злюсь на Сулеймана, решившего промыть мне мозги. Но тут же его оправдываю нервным состоянием из-за предстоящей операции.
И вновь кручу все по десятому кругу.
В голове один за другим рождаются другие ответы на все те же вопросы, вот только…
Вот только он больше не пишет, а зеленый сигнал больше не загорается.
Абонент «оффлайн».
Идиотка.
Ставлю себе очередной диагноз спустя несколько часов.
И начинаю психовать уже из-за незнания, что там в московской клинике сейчас происходит и как.
Богатое воображение рисует ужасы один за другим: от неудачи врачей и гибели Нютки до заражения крови у Султанова и проблем уже с ним.
И только пришедшая в 20.03 короткая смс немного помогает утихомирить бешено колотящееся все время сердце.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})«Операция прошла успешно».
***
На том адреналине, что я ловлю в понедельник, проходит вся неделя. И отсутствие сообщений от Султанова лишь подливает масла в огонь.
В какой-то момент возникает желание написать первой. Беру телефон в руки, ввожу «Привет!», обдумываю дальнейший текст, набираю. Стираю. И набираю вновь. И так час за часом. Пока не сдаюсь.
Не могу. Вот не могу и все. В последний момент, перед самой отправкой, руки начинают дрожать, в голове рождается тысяча причин, что делать это – глупо, навязываться – смешно и нелепо. И я удаляю всё подчистую.
А через пару дней понимаю, что время безвозвратно ушло, и просто задвигаю очередное разочарование далеко-далеко вглубь себя, чтобы не болело, чтобы не мучило, чтобы не дергало, как нарывающий зуб.
В среду еще и Соколов умудряется словить простудную ангину и слечь с высокой температурой, а из области приходит подтверждение, что нас ждут строго в следующий понедельник к десяти утра со всеми расчетами, выкладками и проектными чертежами для выступления на заседании рабочей группы.
– Поедешь сама, – сипит Саныч в трубку в четверг с утра, стараясь не раскашляться. – Знаю, что не любишь массовку и внимание, но другого выхода нет. Нашему замглавы на этот вопрос начхать, он тупо-нудно по бумажке зачитает, без проблем. Но тебе это надо?
– Нет, – отвечаю однозначно. – Все сделаю сама.
Говорю и ему, и себе заодно, понимая, что отступать некуда.
– Удачи, Марь Дмитриевна. Я в тебя верю.
На том и останавливаемся.
А я еду.
В шесть утра в понедельник Михалыч паркуется возле моего дома, а затем мы мчим за высшим руководством. Пока вдвоем, шутливо перекидываемся общими фразами про подбирающийся с каждым днем все ближе новый год и необходимость закупать подарки. Водитель – сам по себе балагур и весельчак, а мне и легче – хоть так в смехе скидываю кипящий нервяк перед выступлением.
При Меньшове дружно замолкаем. Он у нас – лицо серьезное, панибратство не приветствующее. Геннадий Иванович неторопливо усаживается на переднее сидение и, чуть обернувшись, окидывает меня внимательным взглядом.
– Будто на войну, Прохорова, собралась, – ухмыляется чуть едко.
Неприятный тип. Себе на уме.
Впрочем, в нашем серпентарии всяких хватает. Я и сама легко могу зарвавшихся задвинуть на место, оттого со стороны тоже не милашкой выгляжу.
– Почти, – отвечаю кратко и отворачиваюсь к окну.
Не хочу слушать заумные нравоучения менторским тоном.
Это для него такие встречи в регионе среди чиновников привычны, а для меня – внове. Не мой уровень, но я постараюсь это исправить и не подвести ни Соколова, ни себя, ни Султанова, чье будущее детище планирую всячески защищать и отстаивать.
И я делаю.
Защищаю и отстаиваю так, как считаю правильным.
Только перед выходом из машины у восьмиэтажного правительственного здания сначала запиваю парой глотков воды сразу четыре таблетки валерьянки и мысленно трижды крещусь.
И пру танком, хоть и дрожу, как заяц.
Мой дурной организм пребывает в таком шоке, что совершенно игнорирует успокоительное и мелко потряхивает. Сама себя корю, но начало выступления смазываю из-за дрожащего голоса, который играет и ломается. Стыдно до жути, но паника побеждает.
А потом все меняется. Само собой. Незаметно.
На смену страху приходит шебутной азарт. И дальше речь льется рекой. Я успокаиваюсь и все меньше смотрю в распечатанную шпаргалку, зато уверенно обращаю внимание присутствующих на транслируемые слайды планируемой организации школы, оснащения и наполнения, на прогнозные графики прироста детей и подростков, которым будет интересен новый проект, привожу для примера данные соцопроса населения, сделанного в прошлом году по заданию Соколова. И пусть изначально планировалось развивать баскетбол, но треть опрошенных заявили, что отдали бы детей в секцию бокса. А потому и эти официальные данные идут в ход.
