Горький вкус любви - Аддония Сулейман

В глубине души я надеялся, что так оно и есть, что Басиль одержим похотью и ничем другим. С этим можно справиться, думал я, подходя к джипу. Но первые же его слова пробили серьезную брешь в моих умозаключениях.

— Поприветствуй благочестивого имама от моего имени, — сказал он. — Скажи ему еще, что Басиль никогда не подведет его, что с помощью Аллаха он раскусит и выведет на чистую воду каждого, кто посмеет очернить наш благословенный образ жизни и отклониться от праведного пути.

В своем письме Фьоре я ничего не говорил о Басиле и о том, что он стал религиозным полицейским. Возможно, я поступил так из-за страха, что могу вот-вот потерять ее, так и не успев рассказать о своих чувствах. Поэтому я подобрал самые красивые и нежные слова, по десять раз проговаривая каждое предложение, прежде чем доверить его бумаге.

Впервые, понял я, Фьора стала вызывать у меня сексуальные мысли. Она была женщиной, которую я не могу увидеть, услышать или потрогать, и всё же я знал, что она существует, благодаря тому дюйму кожи, который она сумела показать мне в йеменской лавке, ее письмам и розовым туфелькам. Внезапное появление этой девушки в моей жизни пробудило во мне новые желания, отчего я обожал ее и стремился к ней с такой же силой, с которой благочестивый человек стремится к невидимому богу.

Фьора, надеюсь, ты простишь меня за смелость, но сегодня я решил не говорить с тобой о земных делах, а открыть тебе чувства. Возможно, момент для этого не самый подходящий, и моя прямолинейность заставит тебя пожалеть о том, что ты узнала меня, или даже даст тебе основания отказаться от дальнейших отношений с человеком, не умеющим себя вести, с человеком, который использует чистую любовь как средство утоления плотских желаний. Но я считаю, что если я хочу быть верным тебе в истинном смысле этого слова, то должен полностью открыться перед тобой.

В последние дни, где бы я ни был, чем бы ни занимался (иду ли по улице, жду ли имама в его доме, в мечети или перед колледжем), все мои мысли обращены к тебе.

Мое воображение уносит меня далеко-далеко, туда, где посреди пустыни ждешь меня ты. Я бросаюсь к тебе. Сначала ты предстаешь передо мной под покрывалом. Но когда я приближаюсь, черное покрывало оказывается не чем иным, как твоей темной кожей. Ты одна под ярким солнцем пустыни, сильная, живучая, как растение. Твои ноги твердо стоят на желтом песке — это твои корни с тысячелетней историей, а грудь и шея смотрят в небо с гордостью ассирийской царицы.

Я приближаюсь к тебе, и у меня перехватывает дыхание — как у человека, который бродил по земле с единственной целью: найти легендарную женщину, любовницу, о которой тысячи лет мужчины слагают песни, которую тысячи лет боятся женщины. И вот я вижу тебя, миф, передаваемый мужчинами из поколения в поколение, пока вожделение сотрясает их тела — столь же неуемное, как и у их отцов, когда те впервые слышали его от своих отцов.

Когда я нашел тебя, ты сотворила чудо, наполнив небо бесчисленными звездами и превратив пустыню в цветущую поляну, на которую мы ложимся нагие. Наши тела встречаются впервые. Мы целуемся, и ты делаешь мне признание: «Может, про меня и слагают легенды, — говоришь ты, — но я впервые в этой стране любви, потому что всю жизнь я хранила одиночество в ожидании твоего прихода».

«Значит, мы с тобой оба новички, — отвечаю я. — Мы оба с тобой девственники. Но у нас с тобой впереди целая жизнь, чтобы научить друг друга науке любви, хабибати».

2

В понедельник днем я встретил в воротах колледжа имама и получил из рук Фьоры его портфель с очередным письмом. Вдруг прямо перед нами остановился черный полицейский джип. Я замер как вкопанный.

— В чем дело? — спросил имам.

Я отпустил его руку и вместо этого плотнее прижал к груди портфель.

— Насер, объясни, почему мы остановились? — негодовал имам.

Из машины вышли два полицейских и направились к нам. Одним из них был Басиль. Он крикнул:

— О имам, о возлюбленный Аллаха! Ассаламу алейкум.

Пока они с имамом обнимались, Басиль искоса взглянул на меня, только почему-то без своей обычной ухмылки.

— Машаллах, приветствую тебя перед глазами и ушами Аллаха на этой земле, — взвыл имам, расплываясь в довольной улыбке.

Вообще-то имам редко улыбался, и я никогда не слышал его смеха. «Слишком частый смех, — заявил он в одной из своих проповедей, — ослабляет сердце, а оно должно быть всегда сильным, чтобы любить Аллаха».

— Как ваши дела, о слуги Аллаха? — спросил имам полицейских. — Я слышу удовлетворение в ваших голосах.

Второй агент полиции был выше Басиля, имел мощные руки и широкие плечи. Его молодость и красота не были скрыты бородой, и голый подбородок подсказал мне, что его обладатель был тем самым полицейским, который работал под прикрытием, — я слышал, как о нем говорили в доме имама.

— Алхамдулиллах, — ответил Басиль. — Нам нужно поговорить с вами.

Он взял имама под руку и повел его в джип. Уходя, имам велел мне дожидаться его на этом месте.

— Вы не возьмете с собой портфель? — напомнил Басиль имаму.

Я сделал шаг назад и быстро окинул взглядом улицу, прикидывая, куда можно будет бежать, в какой-нибудь переулок поуже, куда джип не проедет. Сразу за булочной я заметил как раз такой проулок. Там даже асфальта почти не было. Я спрятал портфель за спину, сжимая его двумя руками.

— О имам, — заговорил Басиль, — мы могли бы подвезти вас до дома после беседы в полицейском участке.

Имам задумался, погрузив пальцы в бороду, а потом склонил голову набок и попросил:

— Возьми у Насера портфель.

Басиль протянул руку. Я посмотрел сначала на нее, потом на Басиля, но пришлось все-таки отдать портфель. Полицейский джип тронулся с места, увозя с собой письмо Фьоры.

3

В тот день Аллах был на моей стороне и благословил любовь между мной и Фьорой. Джип отъехал, но только я успел пнуть стену в бессильном отчаянии, как он затормозил и дал задний ход.

Открылась дверца, и передо мной появился слепой имам со словами, что он совсем забыл об одной важной встрече с представителем министерства высшего образования. И, вручив мне портфель, попросил меня проводить его домой.

Никогда я не целовал его лоб с такой теплотой, как в тот раз. Думаю, у меня даже слезы выступили на глазах.

Хабиби, я называю своего отца мутаввой, который сидит в кафе. Казалось бы, что любой, кто смеет причислять себя к мутавве, будет с утра до ночи молиться в мечети. Но мой отец не из тех, кто утруждает себя молитвами. Если настоящий мутавва молится и с его уст постоянно слетает имя Аллаха, то губы моего отца постоянно заняты курением шиши.

Несколько дней назад я постучалась в дверь на мужскую половину нашего дома.

— Что тебе надо? — заорал отец. — Я занят.

— Чем именно? — спросила я.

Он тут же выскочил в гневе. Это лучший способ оторвать его от кальяна с шишей.

— Как ты смеешь говорить со мной таким тоном? Что ты за женщина?

Потом он позвал мою мать:

— Смотри, это всё твоя вина. Девчонка совсем отбилась от рук!

Однако вскоре он успокоился.

— Так что тебе было нужно? — спросил он, усевшись на мою кровать.

— Я бы хотела, чтобы на улице у меня были открыты глаза. Это не харам для женщины — открывать глаза. Вот послушайте, так написано в этой книге.

— Ты уже просила меня, и мой ответ, как и тогда, нет. Ведь я даже ходил к слепому имаму, спрашивал об этом, и он сказал, что если я позволю тебе такое, то…

— То вы попадете в ад? — спросила я, передразнивая имама.

— Не дерзи и выказывай уважение своему отцу и имаму, собака!

— Простите, отец, — извинилась я. — Клянусь Аллахом, мне позволено открывать глаза и даже лицо. Послушайте, я ведь даже не саудовка.

Мать ущипнула меня за эти слова, а отец опустил голову, посидел молча и вышел из комнаты. Мать поспешила за ним. Через некоторое время отец вернулся и сел рядом со мной.